«Сотрудников с Окрестина я бы расстрелял». Политзаключенный сходил на все марши в 2020, сам приехал в СК, а после суда мечтал о караоке

Имя героя изменено.

«Гондон, может уебать тебе»? Милицейская «вежливость» и Окрестина

Михаил едет в трамвае в Партизанский районный отдел СК по Минску. За окном лето, 2023 год. По дороге он отписывается от всех «запрещенных» каналов, чистит переписки и историю браузера. До этого ему несколько раз по утрам звонили с незнакомых номеров, но он не брал трубку. Затем пришло сообщение в вайбере: «Вы свидетель по делу, нужно поговорить, приезжайте». Пришлось ехать. Михаил был уверен, что из Следственного комитета поедет в изолятор. В 2020 году он не пропустил ни одного марша, по его словам.

«Я ж не маленький мальчик — прекрасно понимал, что меня ждет. С собой ничего не брал, ехал с пустыми руками. А какой смысл, все равно отберут. Страх, конечно был, волнение. Главная мысль — хоть бы в ГУБОПиКе не били», — вспоминает Михаил.

В СК ему показали фото с протестов и предъявили обвинение по 342 статье УК — грубое нарушение общественного порядка. Михаил со всем согласился и дал признательные показания. «Выбивать» силовикам было нечего, мужчину повезли на Окрестина.

«Они ничего не хотели, ничего не добивались, потому что я же сразу признался. Морально унижали, говорили: "Гондон, может уебать тебе? Может, ты пидарас?" По-моему, это был ГУБОПиК».

Мужчину поместили в одноместную камеру на Окрестина, где вместе с ним было от 8 до 10 сокамерников. Там он провел 13 суток. Все — подозреваемые по политическим статьям. Они пробовали определить размер помещения: в длину получилось около 3 метров, в ширину — меньше 1.80 метра: «У меня рост 1.80. Ну и вот я по ширине весь не помещался».

Задержанные спали на бетонном полу. Тогда улице стояла жара, от духоты не помогала постоянно открытая «кормушка». Кормили мало: Михаил вспоминает ужин в изоляторе — гречка и половина сосиски.

Два раза за 13 суток в камеру приходил «начальник Окрестина».

«Там конечно тоже, все понятно, откуда такая "культура" у милицейских работников. "Быдло, пидорасы конченые, да вы нас рассорили с русскими, да я бы вас всех расстрелял, но нам с вами в одних окопах сидеть". Вот такое у них в голове».

Как рассказывает Михаил, что имел ввиду милиционер, сокамерники не поняли.

За две недели заключенных ни разу не водили в душ, из средств гигиены был один кусок хозяйственного мыла на всех. Любые перемещения вне камеры — «ласточкой» и в наручниках. Свет в камере горел и днем, и ночью, каждую ночь — проверки. Миша говорит, что однажды у охранника спросили, для чего заключенных проверяют ночью. Тот ответил: «А вдруг вы сбежали»?

«Я был в Жодино, на Володарке и на Окрестина. И вот если бы был суд, и у меня была возможность, то сотрудников в Жодино и на Володарке я бы помиловал, а тех, с Окрестина, я бы просто расстрелял. Никогда в жизни их не прощу».

«Я тебе отдаю политических, а все остальные — мои». Жодинская тюрьма

Из Окрестина Михаила перевели в тюрьму №8, в ней находится СИЗО. Условия там оказались лучше: количество людей в камере равнялось количеству кроватей. Заключенные проводили время за разговорами, играми (шахматы, шашки, нарды), книгами, перепиской с близкими. Михаил обходился без писем. Он просил родных «не особо распространяться» о его задержании, и сам не писал никому, чтобы не расстраивать.

Со временем проявилась проблема, о которой мало говорят: сокамерники, с которыми Михаил находился 24 часа в сутки, начали раздражать его.

«Раздражает буквально все, и тяжело злиться на людей, с которыми ты так давно находишься. Мы пытались скрывать это за весельем, было сложно».

Конфликтов в заключении при этом почти не случалось. Только однажды Миша ругался с «русским, которого задержали за наркотики».

«Он меня пытался унизить, задеть. Я сначала молчал, потом стал отвечать. Он пытался быть "смотрящим", хотя там нет таких порядков. До драки не доходило. В итоге он мне сказал — "я тебе отдаю политических, а все остальные — мои". Мне все это было неинтересно».

«Освободить в зале суда немедленно». «Володарка» и суд

Перед самым судом Михаила перевели в СИЗО на Володарского. Волнение нарастало — неизвестно, чем все закончится, химией или колонией. Чтобы снять напряжение, Миша во время прогулок пел во внутреннем дворике — это помогало.

«Администрации пофиг было. Разные старые песни пели, "Би-2", "Ария", "Порнофильмы". "Грай" один раз пели в Жодино, и тогда нам ничего не было, не поняли, наверное».

Суд приговорил Михаила к 2,5 годам домашней химии. Его отпустили в зале суда.

«Судья говорит: "Освободить в зале суда немедленно". Ну и все, открывают клетку и пожалуйста, иди домой. Такое сразу облегчение… я волновался за сестру, за маму. Суд был открытый, но я просил их не приходить. Я лохматый такой, в наручниках. Что было бы с ними, если бы меня в колонию отправили?».

Родные встретили его у здания суда. На первое время после освобождения у Михаила было два дела в списке: нормально помыться и сходить в караоке — ему важно было «наконец от души попеть».

«Везде не открывая лица, с опущенной головой». Домашняя химия

«Когда ты в тюрьме, понимаешь — до воли далеко. А когда ты в четырех стенах, у тебя все под боком, ты видишь свободных гуляющих людей, а тебе так нельзя — вот это пытка», — рассказывает про домашнюю химию Михаил.

Минчанин устроился помощником повара, делал заготовки для блюд. Работа на ногах, с 10 до 19 или позже.

Час в день, с 8 до 9 утра был отведен на походы по личным делам — в магазин, аптеку или еще куда-то. Дальше — с 9 до 10 добраться до работы. Вечером — час на дорогу обратно. Все остальное время нужно было быть дома. Нельзя пойти в банк, барбершоп, музей, тренажерный зал — никуда.

Вскоре после начала отбывания наказания Миша начал нарушать предписанные правила, потому что иначе жить не получалось. Например, нужно сходить в банк. Он открывается в 9, а в это время нужно уже ехать на работу. Иногда мужчина брал выходные среди недели и занимался своими делами.

«Но это тоже такое — везде не открывая лица, с опущенной головой, маска. Потому что везде камеры. Парикмахерскую такую себе нашел, где камер нет».

Сотрудники милиции могли прийти с проверкой домой в любое время. Не открыть им нельзя, это посчитают нарушением режима. Нельзя «не услышать» звонок в дверь, даже если ты в душе или спишь.

«Самое позднее, когда ко мне приходили — 2.30 ночи».

Раз в неделю нужно было приходить в милицию самому — отмечаться и слушать лекцию. Иногда милиционеры ленились проводить такие занятия, тогда нужно было просто прочитать название лекции на бумажке у дежурного и на всякий случай «запомнить» ее.

Всего за полгода на домашней химии в милиции провели только три лекции.

«Темы разные. Самая смешная — про свободу слова. Про честь и достоинство тоже было смешно. Про мошенников в интернете — единственная полезная. На лекции про свободу слова основной посыл был в том, что твоя свобода слова — до того момента, пока ты не затронешь другого человека. Посыл был такой, что на самом деле она ограничена».

Однажды Михаила отправили на 15 суток на Окрестина из-за того, что сменил работу, не спросив разрешения у инспектора. Cнова была переполненная камера и жесткие условия. Потом еще одно нарушение — за опоздание с работы домой. Не дожидаясь очередных суток и перевода в колонию, мужчина решил бежать из Беларуси.

Маме звонила следовательница, просила поговорить. Литва

Михаил «лесами» перешел границу, добрался до камеры видеонаблюдения на литовской стороне, помахал туда и стал ждать.

«Пограничники приехали, очень вежливые, попросили меня лечь на землю, но как бы извиняясь, объясняли, что у них такой протокол досмотра. Успокаивали, предлагали сигареты».

Сейчас Михаил живет в Литве. Подал документы на международную защиту, ожидает решения властей.

Спустя неделю после отъезда его матери позвонили из Следственного комитета.

«Какая-то следовательница звонила, сказала: "Может вы попросите его, чтобы вернулся"».

Редактор: Зоя С.