Били электрошокером, били по лицу, осудили на 3.5 года колонии. История политзаключенной, которая помогала рельсовым партизанам

Боевик под литовской границей

Алесю задержали в апреле 2022 года вблизи литовской границы. По просьбе своего мужа, беларуского активиста в Литве Олега Метелицы, она должна была подстраховать людей, которым предстояло переходить границу. Алеся не знала, кому будет помогать: ей не сказали из соображений безопасности, чтобы «в случае чего» не указывать на людей на допросе.

«Трэба было проста паглядзець месца, ці прыдатнае яно для таго, каб праз яго ішлі людзі. Проста некаторыя агульныя моманты накшталт памежнікаў, якасці дарог, камер, асвятлення і ўсяго астатняга».

Позже оказалось, что побег из Беларуси планировался для рельсовых партизан из Бобруйска. Однако за пару дней до этого их задержали, одному из них силовики прострелили колено. Для задержания Алеси силовики устроили спецоперацию, действуя под видом тех самых парней из Бобруйска.

Алеся вспоминает: стояла на месте, откуда просматривалась округа в районе деревни Салатье Гродненской области, видела машину, в которой должны были ехать парни. Она кружила на местности, а Алеся понимала, что происходит что-то странное, ведь заблудиться там было невозможно.

«Ну і вось спыняюцца і хапаюць. Я сама не разумела, хто гэта і што адбываецца. Не прадставіліся, нічога. Дасталі нож, пачалі пагражаць, каб аддала тэлефон. Потым пачалі тузаць, штурхаць, стукаць локцямі па рэбрах, хаця я нічога не рабіла і смірна сядзела, бо была ў шоку. У нейкі момант нават закрычала — ратуйце, бандзіты. Бо яны ж так і выглядалі».

Алесю увезли в лес, там уже было людно — силовики в балаклавах и с оружием, много машин — легковые, микроавтобусы. Туда же привезли еще одного беларуса — Алексея Ковалевского. Он не был связан с рельсовыми партизанами, просто должен был вместе с ними пересекать границу. До этого его осудили на химию за участие в протестах в Минске. Алеся заметила, что он был избит. Силовики устроили им очную ставку, пытались выяснить, знакомы ли они между собой. Алексей и Алеся виделись впервые.

«Ставяць на расцяжку, задзіраюць рукі ў кайданках, б'юць шокерам па нагах, спачатку па адной, потым па другой. Потым проста б'юць рукамі па твары. Не моцна, але я раней не сутыкалася з гвалтам. І не супраціўляюся, проста з імі спрабую размаўляць — што здарылася і чаму мяне затрымалі. Нейкі галоўны падыйшоў, кажа, што я еўрапейская прастытутка, што за грошы займаюся злачыннасцю. І проста дае каманду каб мяне пачыналі дапытваць».

В какой-то момент к Алесе подошел мужчина в кожаных перчатках. Взял ее за шею, начал задавать вопросы: «Сколько вас в банде? Где остальные? Кто вас должен был встречать?». Алеся не отвечала — мужчина душил ее. Сдавливал шею все сильнее, пока она не потеряла сознание.

«А далей проста цалкам туман, я перастала зусім размаўляць, і толькі тады мяне вырашылі везці ў КДБ».

Допросы: пытки, «хороший и плохой полицейский»

Допросы длились по несколько часов, иногда — целый день. Из изолятора Алесю возили в КГБ. Там Алесю уже не били, но заставляли долго стоять с вытянутыми вперед руками. Один из силовиков размахивал в воздухе металлической линейкой, как будто вот-вот ударит по ним.

«Я думала — ну вось толькі паспрабуй. Хай гэта будзе апошняе што я зраблю, але проста забяру гэтую лінейку і сама лясну. Навошта вы так, я ж нармальна з вамі, не брыкаюся, не супраціўляюся. Проста спрабую зразумець, куды я патрапіла».

Допрашивающие разыгрывали «хорошего и плохого полицейских»: один разговаривал мягче и спрашивал про личное, второй задавал вопросы только по делу.

Алеся успела дать показания при задержании — их сняли на видео, кадры потом показали на ОНТ. Беларуска отказалась давать интервью пропагандистам и те взяли в сюжет оперативную съемку.

«Таму я пакутвала толькі з таго, што на відэа ў мяне вельмі непрыгожы капялюш, што ў мяне сіняк на твары, і што я выглядаю вельмі не вельмі. Думала, што мяне ўбачаць тата і знаёмыя».

«Я зараз сяджу перад вамі ў штанах, залітых крывёю»

Из Гродно Алесю перевели в ИВС Могилева. О сотрудниках Алеся вспоминает: «Звяры, інакш не скажу. Жанчыны, што там працуюць, ставіліся так, быццам я з’ела дзіцёнка і гэтым ганаруся».

В изоляторе у девушки началась менструация, в передаче средств гигиены ей отказывали.

«Аднойчы сказала, што больш не распавяду ні слова, пакуль мне не дадуць пракладкі. Бо я жанчына, і вось я зараз сяджу перад вамі ў штанах, залітых крывёю. Таму што ў мяне нічога няма. Нават мая адвакатка прасіла — дазвольце, я сама ўсё куплю і прынесу, бо гэта ўжо ненармальна. У выніку сам аператыўнік мне прынес вадкасць для лінз, вільготныя сурвэткі, тампоны і пракладкі. Самы неабходны мінімум, бо сапраўды я сядзела ў скрываўленых штанах».

У Алеси не было сменной одежды, ее обувь забрали, поэтому ходить на допросы и «шмоны» на коридор приходилось в носках. Стирать их было нечем — передачи для девушки не принимали, даже мыло.

Особенно унизительными были досмотры, вспоминает политзаключенная. Приходилось полностью раздеваться, сотрудницы засовывали пальцы в рот Алесе — убедиться, что там ничего не спрятано.

«Адчыняецца кармушка — прасоўваеш рукі, на іх апранаюць кайданкі. Адчыняюць камеру, выходзіш, цябе вядуць у закуток, дзе ты мусіш распранацца. Я нават паспявяла падумаць: якая прыемная дзяўчына, бландзінка, такая дагледжаная — і твар, і пазногці. А потым тая ж дзяўчынка кажа: "Ну што, шмара, раздевайся. В стрингах? А не маловаты?"».

«Сыночак, даруй»

До задержания Алеся с мужем несколько лет жили в Вильнюсе. Там беларуску ждал 9-летний сын. Они могли бы увидеться на свидании, но не привозить Кастуся в Беларусь было сознательной позицией родителей. От него ничего не скрывали, но, вспоминает Алеся, сначала он как будто бы до конца не понимал, что случилось.

«Першыя лісты, якія я ад яго атрымлівала, былі зусім кароткія і сухія, падаецца, ён не разумеў, што гэта можа быць надоўга. Ён думаў, што я хутка вярнуся. Адчувалася, што яго прымушаюць пісаць, я вельмі прасіла мужа, каб ён гэтага не рабіў. А потым пазней ён як быццам бы сам зразумеў, што я вярнуся ня хутка. Ну і тады стаў ужо сам мне падрабязна пісаць у лістах, як у яго прайшоў дзень, што ён еў, з чаго смяяўся, якія фільмы глядзеў».

В письмах сын часто писал маме: «Ты — мой герой, я ведаю, што ты дапамагала людзям». Это успокаивало — Алеся сильно тревожилась, чтобы сын не подумал, что она выбрала незнакомых людей, а его бросила.

Уже в колонии Алеся со временем отказалась и от видеозвонков сыну. Дело в том, что на них присутствовал милиционер — смотрел в камеру, слушал разговоры. Такое решение далось нелегко.

«Я не магла дазволіць такому чалавеку, які мне быў вельмі агідны, глядзець на майго сына, чуць нашую беларускамоўную гутарку. Для іх увогуле мова — нейкая бальная тэма. Таму я проста не хадзіла, выбачалася ў лістах, на звычайных тэлефанаваннях. Казала — "сыночак, даруй, я не магу"».

«Русский военный корабль» на стене прогулочного дворика в СИЗО

Алесю перевели из могилевского ИВС в СИЗО. Условия там она называет «санаторием»: недавно отремонтированные камеры, много места для хранения личных вещей и горячая вода по вечерам. К «экстремистам» в могилевском СИЗО относились особенно строго, но «к этому можно было привыкнуть».

Однажды в одном из прогулочных двориков беларуска написала знаменитую фразу «Русский военный корабль, иди нахуй». И под надписью стали появляться плюсики. В другом дворике на стене была надпись «Верам, можам, пераможам».

В Могилеве беларуска провела 5 месяцев. Потом обвинение в терроризме с нее сняли и отправили в гродненское СИЗО.

«Я толькі звыклася да Магілёва, і тут усё па новай — новыя суседзі, камера, нават новага следчага мне прызначылі».

Условия в гродненском СИЗО были хуже. Алеся вспоминает — старые крохотные камеры, в которых давно не было ремонта. Сидя на кровати в четырехместной камере можно было дотянуться и помыть руки в умывальнике.

«Там проста свая краіна ў краіне, гэта як трушчобы ў Індыі. Камеры маленькія, столь нізкая, брудная. Я патрапіла ў першую сваю камеру, разгубілася і заплакала, а потым узяла парашок, які ў мяне быў, нейкія губкі, і пачала усё гэта драіць, бо туды нават было жудасна наступіць».

В СИЗО Гродно активистка провела еще 5 месяцев, и дело наконец передали в суд. Алеся очень волновалась перед первым заседанием.

На суды Алесю возили в двух наручниках — до конвойных не донесли, что обвинение в терроризме с нее сняли. На первом заседании удалось увидеть родных и друзей, но потом суд закрыли якобы из-за секретной информации в деле.

«Смешна, бо усё самае сакрэтнае даўно паказалі на АНТ».

Суд приговорил Алесю к 3,5 годам колонии. Позже срок ей сократили на год по амнистии — статья не политическая (умышленное незаконное пересечение границы), в список экстремистов ее внести не успели, и, видимо, в деталях дела никто не разбирался.

«Перастаеш сабе адчуваць нармальнай паўнавартаснай асобай»

Началась «новая жизнь» в гомельской женской ИК-4. Про нее Алеся не рассказывает подробно: боится навредить тем, кто там остался.

«Кожны раз, калі нехта выходзіў з калоніі і даваў інтэрвью — нам прылятала. Напрыклад, аднойчы напісалі, што Марфа Рабкова ходзіць у спортзал. Ну і больш яна туды не ходзіць і пэўна больш ніколі не пойдзе. Калі нешта добрае скажаш — абавязкова прыляціць. А кепскае скажаш, напрыклад, што ў атаварке няма гуркоў, есць толькі памідоры — дык і памідораў не будзе. Вось так гэта працуе. А крыўдна так: думаеш — выйду і ўсё распавяду, як там сапраўды з людзей здекуюцца. А потым разумееш, што публічна распавядзеш і ім стане яшчэ горш».

Тяжелее всего в колонии Алесе далось отсутствие личного времени и выбора: куда-то ходишь, чем-то занят, но сам себе не принадлежишь.

«Як чалавек там перастаеш сабе адчуваць нармальнай паўнавартаснай асобай. Бо сістэма накіравана на тое, каб увесь час ты думаў, як табе нармальна паесці і памыцца. Жывёльны стан, ты не думаеш пра тое, якую кнігу прачытаць ці што ў лісце напісаць. Думкі па коле: заўтра раніцай нічога немагчыма будзе есць у той сталоўцы, значыць трэба будзе хоць кавы папіць раніцай. А потым у мяне тры дзяжурства, а потым інвентаркі, а калі ж гэта мне памыцца, ў які момант знайсці лазейку. Проста чалавечая дэградацыя, усе астатнія патрэбы нівеліруюцца».

Время в колонии, рассказывает Алеся, бежит быстро, и когда до конца срока оставалось меньше 100 дней, появляются мысли о свободе.

«Дазваляеш сабе ўжо марыць пра нешта і планы будаваць. Дазваляеш ужо прасіць за два месяца да выхаду, каб цябе запісалі на манікюр, ці разумееш, што можна будзе за валасамі нармальна паглядзець, акуляры новыя набыць. Такія думкі пра тое, што можна вяртацца да нармальнага жыцця. І усё гэта ты хаваеш ад іншых, каму яшчэ доўга там сядзець, бо для іх гэта вельмі балюча. Хаця яны шчыра за цябе радыя, але ты адчуваеш сябе вінаватай».

«Нарэшце воля. Магу сабе дазволіць»

На свободу Алеся вышла 3 мая 2024 года. Сотрудники колонии почему-то не разрешили ей взять с собой ее форменное платье, хотя беларуска сама платила за одежду в колонии.

«Забралі ўсё, не дазволілі ўзяць нават шкарпэтак, што там выдавалі. А ў мяне былі планы на гэтую сукенку, хацелася паказаць яе людзям».

У ворот колонии ее встретили подруги — отвезли в квартиру, где можно было помыться и переодеться, а потом повели в кафе — порадовать вкусной едой.

«І вось калі я ўжо нарэшце дабралася дамоў, спакойна выйшла з хаты познім вечарам, каля 23:00, у халаце, запаліла цыгарэту і зразумела — вось яно, здарылася. Нарэшце воля. Магу сабе дазволіць».

Через несколько дней с проверками пришли милиционеры. Визиты происходили даже ночью, сотрудники проверяли телефон. Позже ей назначили превентивный надзор, запретили выходить из дома с 22:00 до 6:00 и выезжать за пределы города.

Алеся думала об отъезде — в Литве ее ждали муж и сын, повышенное внимание силовиков заставило ее поторопиться. В июне беларуска переехала в Вильнюс.