«И дай Бог, чтобы ваши дети через 17 лет или 17 месяцев или вы сами пришли и сказали: "Прости"». Последнее слово Змитра Дашкевича

Конечно, я понимал, что меня ждет, но то, что мы услышали от прокурора — это выше понимания добра и зла.

Иисус дал нам власть отпустить грехи человеку или покарать. <нрзб> Какой должен быть грех, что мать четырех детей, младенца недоношенного, просят посадить в тюрьму?

Временами я задаю себе вопрос, что думают эти люди, <нрзб> когда просят выносить приговоры. Было бы проще, если бы мы видели перед собой зверей. А так они ходят, улыбаются. Следователи, которые пишут эти дела, просят прощения, улыбаются, конфеты носят на закрытие дела. Тем не менее, их пишут.

В прошлом году я стоял возле ГУМа, когда ко мне подошла девушка со слезами в глазах. Говорит: «Вот узнала, что вы тут стоите, пришла попросить прощения за папу». Я не понял, про что она говорит. Говорит: «Папа мой в 2004 году дал вам 14 суток, помните?». А я очень хорошо запомнил, потому что это был единственный случай, когда мне дали 14 суток. И вот через 17 лет ко мне подошла дочь судьи и сказала: «Простите». Возможно, один из самых трогательных моментов за эти больше чем 20 лет. <нрзб> Я не успел у нее спросить, но, я так понимаю, она разговаривала с отцом, отец думал про это все эти годы. Назначая мне 14 суток, прекрасно понимал, что он творит беззаконие. Даже 14 суток, хотя в тот момент я не очень расстроился бы и 14 годам. А тут по полтора года мы просим маме с младенцем на руках.

В то время к вам подойдут ваши дети и скажут: «Мама, а где ты была?» <нрзб> Дашкевич, <нрзб>, преступник <нрзб>. Наверное, только тогда произойдет осознание.

Что происходит сейчас, невозможно понять. Когда во время ареста меня били при моей беременной жене и говорили: «Что говорит этот человек? Пусть говорит нормально. Пусть нормально разговаривает». Когда везли в машине, этот губоповец сказал: «Я б тебя уничтожил только за то, что ты детей в это втянул». Я говорю: «Послушай, что значит "втянул", что я делаю не так?» Он: «Ну вот письма пишете, мы нашли письма, приобщили к уголовному делу». Нашли письма, которые дети наши писали Марии Колесниковой — «Маша, мы молимся за тебя, мы любим тебя». Вот это преступление — дети пишут письма политзаключенным.

Когда меня арестовывали на Окрестина по уголовному делу, тоже губоповцы смеялись: «Жена будет рожать в тюрьме». Я думал, что это самый страшный день в моей жизни, но сегодня, кажется,, еще страшнее. Настачка, прости меня, что я тебя в это втянул. Никогда не мог представить, что такое может с нами случиться. Я всегда думал, что несу этот крест, но не мог в страшном сне представить, что возложу этот крест на тебя. Прости меня, что я так мало думал о тебе. Я люблю тебя и молюсь за тебя и за наших детей, за недоношенного Даниильчика нашего (плачет). Ты святая женщина. Я не знаю таких. Прости, что подвел тебя.

Я не понимаю, что происходит. Люди с высшими юридическими образованиями считают, что преступник — это тот, кто против насилия вышел, а не тот, кто его вершит. Преступниками они считают того, кто хочет правды, а не того, кто говорит: «Иногда не до законов». Надеюсь на Божью волю, хотя я и понимаю, что происходит, скажу вам так. <нрзб>

В том, что такая система не может существовать, нет сомнений. Я просто желаю вам, судьи, прокуроры, подумать про свою душу. Я всегда говорю на судах (хоть это и бессмысленно): Иисус Христос говорит — что ты дашь за душу свою, когда придет день суда справедливого? Что ты дашь за душу свою, когда будет суд настоящий. Вы назвали себя судом. Бог называет себя судом. Имя Бога — судья. И я отвечаю: пришел судья и судил меня справедливо за то, что вышел 23-го с детьми и раздавал буклеты «Молитва за Беларусь», Библии раздавал. В день настоящего суда вы ничего не дадите за свою душу. И дай Бог, чтобы ваши дети через 17 лет или 17 месяцев, или вы сами пришли и сказали: «Прости». И, видит Бог, не желаю никому из вас зла. Единственно, чтобы вы чуть-чуть задумались, что вы делаете, есть ли что-то, чего вы бы не сделали, если вам прикажут, есть ли у вас какие-нибудь границы.