«Кагэбэшник Юрочка рассказывал про своего кота». Покинувшие Беларусь из‑за репрессий студенты — о встречах с силовиками и новой жизни

Полина Нитченко, 18 лет, ВГМУ

«Я вряд ли смогу жить там, где люди молчат о беспределе»

Я активничала с августа, а в сентябре приехала в Витебск и начала как-то подбивать всех к действиям там. А улетела 26 февраля. В принципе, хотелось, чтобы расслабилась моя мама, потому что она очень сильно за меня переживала все это время, особенно когда меня посадили на сутки. Все говорили, что, мол, мы возобновим уголовное дело, мы подадим жалобу, ты будешь сидеть. Моя мама очень сильно переживала, поэтому она как можно скорее отправила меня из Беларуси.

Сейчас нахожусь в Киеве. Я планирую податься в чешский университет на медицинский факультет. Сейчас я планирую просто найти себе работу, потому что мне надо подождать до сентября.

Честно, я училась в Витебске за 150 км от дома, поэтому находиться не рядом с матерью я уже привыкла. Но я даже не знаю, как это описать, на самом деле. Очень грустно, что ты просто не можешь вернуться назад, что тебе пришлось оставить своих родных дома далеко. И единственный способ связи с ними — это интернет, который есть не всегда и не везде.

Могу в принципе сказать: как только приехала, я подумала «Вау, ура!», что какая-то тоже частично свобода, что я сейчас буду строить свою жизнь сама. А следующей ночью я уже сидела и плакала, потому что это на самом деле сложно.

Я вряд ли смогу жить там, где люди молчат о таком беспределе. Один мой друг уехал по такой же причине, как он мне говорил: «Я просто хожу вокруг и понимаю, что у меня нет желания разговаривать с этими людьми, у которых на глазах бьют остальных, а они просто сидят и молчат».

На самом деле, даже если бы я и хотела вернуться, я бы вряд ли вернулась, потому что обучаться я собираюсь в системе здравоохранения, а она сильно отличается, например, в Чехии и Беларуси. И, например, я выучусь на парамедика, приду сюда, а мне такие: «А у вас как бы диплом не под нас, что мы с вами будем делать. У вас обучение три года, а нам надо шесть».

До отъезда я была бесконечно зациклена на том, что я не до конца еще все сделала, я туда могу сходить, на эту акцию и так далее. И мама меня отправляла с формулировкой: «Вот просто представь, что ты едешь на отдых». То есть это просто твой отдых на какое-то время.

И вот знаете, я приехала сюда и в какой-то момент поняла, что могу теперь читать СМИ без VPN, мне не надо шифроваться в телеграме, не надо скрывать свой номер. Я могу спокойно разговаривать по телефону теперь. Просто позвонить другу и рассказать свои секреты, если я это хочу сделать. И я не буду бояться, что кто-то меня прослушивает. Я могу выйти на ту же самую акцию и просто сказать то, что я думаю. И мне ничего за это не будет.

И самое страшное — это то, что я приехала сюда и осознала, что я могу здесь делать. И это было для меня новым. То есть чем-то таким новым, необычным и удивительным. Хотя на самом деле в этом ничего страшного-то и нет, это просто человеческое право, которое у меня появилось только после того, как я покинула родину. Вообще, Киев достаточно красивый город, по нему даже просто погулять без каких-либо туров — это уже такой хороший опыт.

Жизнь — это как любая ягода. Потому что за любой ягодой нужно тянуться, чтобы ее сорвать. И в любом случае ты не знаешь, будет ли в ней косточка или червяк, или это будет самая вкусная ягода в твоей жизни.

Антон Победенко, 20 лет, БГУИР

«Приходит осознание того, что нужно строить свою жизнь без Беларуси»

11 августа меня задержали первый раз. Мы с друзьями прошлись маршем по району недалеко от ТЦ «Рига», а потом пошли туда купить себе завтрак. Зашли в магазин, выбираем продукты, увидели пробегающего по магазину мимо силовика с дробовиком.

Мы не подозревали, что и нас могут забрать, ведь мы просто покупаем продукты. К нам подошел сотрудник «Алмаза» и сказал пройти с ним. На крыльце «Риги» парней положили лицом в асфальт, у девушек проверили рюкзаки, ничего не нашли и отпустили. Сделали пару «профилактических» ударов и передали ОМОНу.

Омоновец, который вел меня в автозак, спросил: «Сколько тебе, ***** [блин], заплатили?». Я отвечаю, что ноль, и получаю щитом в лицо. Правильный ответ я так и не узнаю, наверное. На Окрестина я просидел до 13 числа.

Второе задержание было после воскресного марша 6 сентября. Омоновцы взяли меня за руки и ноги, закинули в бус и поехали. В РУВД я сразу отдал телефон и пароль, решил никак не сопротивляться. Я думал, что дадут сутки, но все оказалось иначе.

Меня оштрафовали на 20 базовых и дали бумагу о том, что я обязуюсь прийти в РУВД на следующий день для дачи показаний и забрать свой телефон. Я прихожу туда, и мне говорят, что я подозреваемый по части 1 статьи 342 УК. У меня одновременно и растерянность, и какая-то истерия. Мне 19 лет, и вы мне пытаетесь повесить организацию митингов, когда ноль поводов. Меня задержали на 72 часа, якобы для допроса. На деле я сидел в камере РУВД, и на 4 часа в день меня возили на Окрестина, чтобы я поел и поспал.

После выхода я был немного в шоке. Переговорил с адвокатом, родителями, друзьями. Адвокат сказал, что на меня продолжат давление, но стоит ли уезжать, решать мне самому. С сентября до января у меня прошло два обыска — по прописке и месту жительства. Они были достаточно лайтовыми. Милиционеры пришли, посмотрели прихожую, дали мне два протокола, я подписал, они ушли. Также была одна беседа с дэфээровцами, но она прошла в достаточно хорошем ключе.

Я очень не хотел уезжать. Последним звоночком, что пора, стало то, что 30 декабря вызвали моего якобы подельника — нас семь человек проходит по этому делу 6 сентября. Его вызвали в РОСК для беседы и там выдвинули обвинения, он уехал в Жодино. 13 января мне позвонили с неизвестного номера, я не поднял. Моя девушка перезвонила со своего номера и сказала, что они якобы перепутали номера. И они ей почему-то сказали мои имя-фамилию, спросили, знает ли она этого человека, она сказала «нет». В конце разговора сказали: «Это Октябрьский РОСК, и мы его ищем».

Я поехал через Россию, добрался из Гомеля в Новозыбково, оттуда в Брянск, и потом уже автобус до Киева. Там у меня был один друг, через него я вышел на контакт со всеми остальными здесь, в чатике, где около 50 человек.

С тех пор, как приехал, живу на одной из коммун с четырьмя студентами. Но тут большой поток. Если кто-то новенький приехал, он может остановиться на пару ночей для поиска жилья или остаться здесь на более долгое время, если есть свободная койка. В неделю приезжает по один-два человека, и это еще не на всех уехавших есть выход.

С девушкой и родителями я последний раз виделся перед тем, как уехал, а так друзья недавно приезжали в Украину, и мы вместе пересеклись во Львове.

Я учился на айтишника, и сейчас доучиваю программирование и буду стараться найти здесь себе работу. Но в Украине не все так просто с этим. Если ты иммигрант, то сначала тебе нужно получить ВНЖ, а потом открыть свое ИП. Из-за больших налогов большие компании нанимают себе работников через ИП по договору подряда.

Пока ты находишься в эмиграции, для меня самым сложным является то, что ты находишься в подвешенном состоянии, в состоянии неопределенности, потому что ты не можешь строить свои планы на долгосрочную перспективу, потому что ты просто не знаешь, где ты будешь через месяц. Если у меня, допустим, нет сейчас стабильного источника дохода и у меня просто закончатся деньги, где я буду жить, где я буду брать деньги? Я не беру деньги у родителей, потому что у нас не очень богатая семья и мне самому неприятно брать у них деньги, зная, что тогда они себя будут в чем-то ограничивать.

Ты находишься в этом состоянии неопределенности, ты не знаешь, что тебе дальше делать, как строить свою жизнь: с университетом, с обучением, без университета. Истечет 180 дней легального нахождения в Украине. А если я не смогу получить ВНЖ, а если что-то пойдет не так, что мне делать? Условно я один здесь, и никто по моему первому зову не прибежит и не поможет, я должен справляться с этим всем сам. И осознание всего этого стало самым тяжелым для меня.

Я волонтерю сейчас в проекте «Скорая взаимопомощь» от «Честных людей», стараюсь организовывать какие-то студенческие мероприятия и вообще быть максимально полезным для Беларуси и нашей общей победы.

Как только я приехал сюда, я думал, что сейчас тут поживу, в Беларуси, может, решится все, и я вернусь домой. Но чем больше ты здесь находишься, тем больше к тебе приходит осознание того, что нужно строить свою дальнейшую жизнь без Беларуси.

Но если вот у нас происходят изменения, условно у нас новая Беларусь, то я иду сразу в аэропорт или на вокзал и первым же билетом еду домой. Независимо от того, будет у меня здесь учеба, работа или что-то еще.

Мне кажется, я уже так много вложил сил и нервов, эмоций потратил с 9 числа, моя жизнь буквально стала политикой, хотя до августа я был, можно сказать, аполитичным. И я думаю, что потратил уже столько сил, эмоций и нервов, что при первой же возможности построения новой страны я хочу быть внутри этой страны и видеть, как люди делают что-то новое, делают хорошее. За время протестов весь мир увидел, насколько беларусы солидарны, добры как народ. Я верю в них, я верю, что у нас все получится, и хочу находиться сам там и видеть это все своими глазами.

Анастасия Петрович, 21 год, БГЭУ

«Мы сидим и смотрим, как в чате появляется: "Ксюшу задержали, Алану задержали, Яну с Касей задержали"»

Я в студактивизме с 2018 года, являюсь членом ЗБС, и именно из-за него оказалась в эмиграции. Прошлой весной ушла из ЗБС и думала отдохнуть от активизма из-за эмоционального выгорания. В августе я, наверное, пару раз выходила на женские марши, в цепи и один раз на воскресный марш. Мне было тяжело, не хотелось участвовать, потому что грустно, больно и неприятно.

Но к началу учебного года мы с двумя подругами пили кофе и решили побесить нашего декана, сделав акцию на факультете. Так зародился стачком факультета, по итогу он перерос в стачком всего университета.

Мы начали делать акции. Ко мне присоединились другие ребята, в том числе через стачком я познакомилась со своим молодым человеком Максимом [Зафранским], с которым мы в эмиграции. Наверное, мы слишком мало заботились о кибербезопасности, и КГБ на нас вышло. Первым забрали моего парня. Наш проректор по воспитательной работе сдал ряд студентов в милицию, то есть написал прошение о привлечении к административной ответственности, среди них был и Максим.

Его сначала допрашивали по этой статье, а потом приехали дэфээровцы. Они устроили обыск у него в общежитии, потом пришел КГБ. Было понятно, что они знают абсолютно все обо всех, они называли никнеймы людей, цитировали переписки, знали, как меняются названия чатов. По итогу ему сказали, что он посидит день, потому что согласился сотрудничать, но на деле он отсидел все 15 суток.

Это было 20 октября, а примерно 28-го я пошла на пары, взяла с собой наши с ним телефоны и ноутбуки. И прямо около подъезда дома меня окружают три мужчины, показывают корочки, это были сотрудники ДФР. Ребята классные, с ними хорошо поговорили, они сами бесятся из-за того, что подрабатывают курьерами у КГБ и возят студентов.

Пришли кагэбэшники, ситуация была такая же. Они знали все никнеймы, я даже не знала своих людей по фамилиям, знала только факультеты. А они знали все по фамилиям. Я не видела смысла отпираться. Плюс у нас было сотрудничество с организацией «Баста», за что на мне и Максиме висит статья 293.

Меня в основном спрашивали по «Басте» — хотели, чтобы я стала информатором. После этой встречи мне пришлось с ними встретиться еще несколько раз, но это было глупо, потому что кагэбэшник Юрочка рассказывал про своего кота, показывал фотки, рассказывал про жену. Это не супер-страшно, я знаю, что многие студенты и студентки оказались в гораздо худшей ситуации, но в целом как опыт так себе, конечно.

Для меня последним триггером стал «черный четверг» 12 ноября. До него я действительно думала, что еще реально как-то оставаться в Беларуси. В тот же день отчислили Максима, он приехал ко мне домой со всеми вещами из общежития, чтобы ему повестку в армию не вручили. Мы сидим и смотрим, как в чате появляется: «Ксюшу задержали, Алану задержали, Яну с Касей задержали». Понимаем, что вероятность того, что скоро придут и за нами, слишком высока. Решили, что нужно валить.

Мне это решение очень тяжело далось. В тот момент дома были только бабушка и младшая сестра. Я быстро собрала свои вещи, Максим купил билеты до Киева. Я попрощалась с родными и сказала ничего не говорить маме, пока я не пересеку границу и не напишу, что и как.

Сели спокойно на автобус. Приезжаем на границу, я пошла первая. Мне говорят: «Останьтесь на этой стороне». Я понимаю, что все очень плохо, потом Максиму говорят то же самое, а всех остальных людей пропустили. У нас достали вообще все вещи, сказали их разворачивать, чтобы мы внутри ничего не прятали. У Максима под днищем сумки нашли листовки из рекламы нашего канала, которые он забыл достать. Их отправили на экспертизу на экстремизм, то есть он на границе, по сути, получил новую уголовку. В сумме мы провели на границе пять часов, автобус уехал без нас.

Но пограничники оказались хорошие ребята. Было видно, что им это тоже все не нравится. Нашли нам какую-то маршрутку с молдаванами, мы там еле влезли, но до Киева доехали.

Часть людей тогда уже была в Киеве, остальные постепенно приезжали. Мы сделали квартиры, где студенты живут вместе. Называем их коммунами. Многие сейчас уже разъехались в Литву и Польшу, но долгое время все прожили здесь.

У меня не было всех документов, чтобы податься на стипендию Калиновского, потому что мой универ решил затянуть процесс отчисления. Я уехала 12 ноября, сразу же написала в деканат, а документы моей маме отдали только в начале января. Поэтому мы с Максимом писали в случайные вузы. И один частный вуз в Варшаве согласился взять нас на бесплатное обучение, но без жилья и стипендии. Мы поехали в Варшаву, прожили там месяц. Конечно, там достаточно дорого и тяжело, непривычно жить.

Вуз перестал нам отвечать. Мы вернулись в Украину, чтобы тут дождаться ответа, нужно ли нам ехать учиться. В какой-то момент мы абсолютно случайно узнали, что нас отчислили, потому что у нас не было всех необходимых документов. Например, подтверждения оплаты, хотя нас зачислили бесплатно. И других вещей, о которых мы писали в вуз, а они нас игнорировали. Поэтому сейчас мы отчислены и ищем университет.

В Польше не было никакой коммуны, не было поддержки, мы были все время вдвоем, и это тяжело. И в эмиграции в принципе тяжело, а без общения еще хуже, поэтому мы вернулись в прекрасный Киев.

Мы столкнулись с тем, что здесь никак нельзя устроиться без легализации, а мы не уверены, что она нам нужна, потому что мы планируем в Украине оставаться только до лета, а дальше есть другие планы. Сейчас в основном занимаемся протестом. Мы все еще главы стачкома БГЭУ, участвуем в ЗБС, который объединяет все стачкомы. Стараемся сделать все, что можно сейчас сделать из-за границы, чтобы скорее вернуться домой. И просто отдыхаем, учим английский, чтобы поступить в университет, пытаемся налаживать свою жизнь и не отупеть, лежа на диване.

Я не видела родных с 12 ноября, а маму с папой даже раньше. А так созваниваемся по видеосвязи, с друзьями тоже видеосвязь или голосовые сообщения, и это, конечно, очень тяжело, но я тешу себя надеждой: мама говорит, что как только потеплеет, она малую и папу в охапку — и прилетят. Может, даже с бабушкой.

В целом, конечно, очень грустно пропускать какие-то важные моменты. Как у лучшей подруги появились первые отношения, как у сестры выпал первый зуб, как она научилась говорить букву «р», грустно видеть это только по видеосвязи. Но меня радует, что мы все еще находим способы поддерживать общение, пусть даже в очень странных условиях.

Я никогда в жизни не включала стиральную машину, пока жила дома. Я не знала, как включается газовая плита. Есть какие-то мелочи жизненные, которым мне пришлось научиться в эмиграции. То, что я могу жить отдельно от мамы, для меня сюрприз. Это то, что я возьму во взрослую жизнь дальше. Но каких-то глобальных изменений, наверное, и не произошло. Но я уже предвкушаю, что буду не один год в эмиграции.

Самое сложное в эмиграции — невкусные творожные сырки. Ни в Польше, ни в Украине они не умеют делать вкусные сырки. И в принципе так дело обстоит со многим. То есть нет привычной жизни.

Очень сложно переживать эмоциональные качели, когда ты две недели в прекрасном настроении, все классно, эмиграция супер. А потом тебя прибивает — и ты пять дней лежишь в кровати и понимаешь, что даже шевелиться не хочешь. Ты хочешь лежать, смотреть в потолок и нет сил ни на грусть, ни на слезы, ни на что. Ты просто не чувствуешь себя.

Я не рассматриваю эту ситуацию как изгнание или вынужденную эмиграцию, как что-то плохое. Скорее, это как новый старт для меня. Жить в другой стране — это абсолютно ново для меня. Сейчас открываются такие возможности, о которых я не могла мечтать, если бы я просто получила образование в БГЭУ, сидела бы в какой-нибудь зашибленной турфирме и продавала туры в Египет. Открываются варианты уехать учиться в Германию, Чехию, Норвегию, куда угодно. Да хоть даже остаться в Украине. И меня просто вдохновляет, что я могу увидеть то, что я вряд ли могла бы увидеть, если бы жизнь так не изменилась. И это помогает оставаться на плаву.

Я думаю, что я не решусь приехать в Беларусь, пока у меня не будет точного подтверждения, что с меня сняты уголовки и КГБ трогать не будет. Пока я не буду уверена на 200%, что я поеду домой в свое Уручье, а не на Володарку, я не поеду.

Чем больше я вижу того, что происходит в Беларуси, тем больше во мне кипит какая-то злость. Вот задержали человека в торговом центре, а люди спокойно сидят и едят. Я не могу спокойно это переваривать, потому что я злюсь, что людям все равно. Хуже еще тем, кто сидит в тюрьме, что жизни поменялись на 180 градусов, а люди продолжают жить дальше и делать вид, как будто ничего не происходит.

Я думаю, что не смогу вернуться в то общество, где люди и дальше будут отсиживаться и закрывать глаза на происходящее.