«Я оказался в командировке в этой системе зла». Первое интервью блогера Сергея Петрухина после эвакуации из Беларуси

«Сходил в четверг на отметку, порезал сальца и уехал»

До массовых задержаний, связанных с делом INeedHelp, Петрухин думал, что «если посадят, я героем умру». В конце января ему предложили зайти в милицию.

— Я подумал, что все, гамон. Потому что мне люди тоже помогали. Если они задним числом это все делают, то что им придумать еще что-нибудь и меня подтянуть [по этому делу]? У нас в Бресте задержали 70 человек, они там в РОВД сидели. Я представил, как этот парень умер 50-летний, на Витьбе, который дал донат, там просто... Если ты в бою погибнешь, это другое дело. Ну так просто, чтобы там тебя топтали — это очень тяжело.

Собрал сумку с собой. Пришел, но меня не задержали. Сказали:

— Чего вы с сумкой?

— Я думал, на подвал.

У Петрухина взяли отпечатки пальцев, образец ДНК и отпустили домой. Стало страшно.

«Они меня просто могут раздавить. Это очень сильно влияет на психику, когда тебя это изнутри сжирает, ты боишься. Когда они в последние разы ко мне приходили, я реально боялся. Сам нагонял волну», — говорит блогер.

У Петрухина не было ограничений по местоположению, но каждую неделю нужно было приходить отмечаться в инспекцию.

«Сходил в четверг на отметку, порезал сальца и поехал на поезде утром».

Уехал из Беларуси, говорит, «относительно спокойно». Ехал с телефоном, чтобы, когда позвонят из милиции, сказать, что он якобы поехал в Минск.

«Я не хотел уезжать, просто мне стало очень страшно, и я решил, что лучше я уеду, чем, не дай бог, умру в тюрьме».

После колонии не взяли идеологом, пошел на пивзавод

Брестские блогеры Сергей Петрухин и Александр Кабанов освободились из колонии в декабре 2022 года. В конце января Кабанов уже был в Польше, а Петрухин решил остаться в стране.

«Я сначала ничего не делал несколько месяцев. Из тюрьмы я вышел очень зашуганным. Я не хочу сказать, что я какой-то трус или кто. Я месяца четыре-полгода — и даже сейчас — на каждый звук реагировал. Я боялся, что за мной менты придут, заберут», — вспоминает он.

После колонии у Петрухина оставался не уплаченный штраф — 10 440 рублей. Пришлось искать работу. Он хотел устроиться по специальности — учителем русского языка и литературы. Потом думал об идеологе в школе и почтальоне. Работодатели отказывали, когда узнавали о судимости.

Удалось найти работу на «Брестском пиве». Он устроился оператором линии безалкогольных напитков: надо было стоять в определенном месте и контролировать, что все работает.

Работы, говорит Сергей, было немного.

«Мы приходили — работы не было. Изучал иностранные языки. Продвинулся, на мой взгляд, в испанском, потому что я его на зоне изучал, вместе с беларуским. Потом начал и английский. Приходишь и восемь часов сидишь. Слава богу, есть Duolingo».

Петрухин зарабатывал 1000 рублей. После Нового года его отправили в отпуск за свой счет. Для Сергея это было ощутимо, так как половина зарплаты уходила на алименты сыну и задолженности по искам.

«Раньше я занимался праздниками, вел свадьбы, у меня денег было нормально. Даже когда я блогером был, люди ценили нашу работу, и у нас были от них деньги. Нам всегда помогали, и когда технику забирали, люди нам скидывались. Они поддерживали нас рублем, потому что видели плоды от нашей работы. И командировки по региону тоже помогали. А когда я вернулся, я не мог никому помочь, не мог нигде вылезти. И это тоже меня тяготило: если ты живешь, боишься все время, чистишь телефон и рот не можешь открыть. Боишься, что ты идешь с ребенком своим, и тебя могут забрать».

«Я надеялся, что придут наши»

«Мне очень было стыдно, что я не пошел поддержать Дарью Лосик, когда ее судили. Я просто знаю, что эти нелюди могут все что угодно сфабриковать. Они меня зашугали очень сильно», — объясняет Петрухин.

Каждую неделю Сергей ходил отмечаться в милиции. Время от времени милиционеры приезжали домой — могли чаще, а могли не беспокоить две недели. Когда Петрухина не было дома, они обходили соседей и расспрашивали о нем.

Несмотря на уговоры Александра Кабанова, Сергей не хотел уезжать из Беларуси.

«Я ожидал, что придут наши. Тогда такое было вдохновение от успехов украинской армии, контрнаступления. Мне казалось, они от меня отстали. И мне было относительно комфортно жить, видеть маму, семью, сына».

Но после колонии отношения с близкими ухудшились.

«К сожалению, такого взаимопонимания [как раньше], нет. Сыну 11 лет. Когда я попал в тюрьму, ему было 7, и у нас были теплые взаимоотношения, он даже и по-беларуски разговаривал. А когда я вернулся — это очень сильно повлияло. Моя мать, хотя она меня очень любит, сказала: "Зачем ты лез против Лукашенко? Не знаешь, что с тобой будет?" Ей 86 лет. Обижаться, что она чего-то не понимает, я не вижу смысла. Она хорошая мама».

«Стрим» из камеры и «Жыве Беларусь!» в СИЗО

«Когда меня задержали, я был на кураже. Думал, что герой, борюсь за страну. Попадаешь в камеру, и там передача: кофе, лимоны — все, как я заказывал. Очень борзо я отвечал вертухаям. Был такой случай, когда в коридоре встретились с Цыгановичем, мы были в масках. Он махнул рукой, и я ему: "Жыве Беларусь". И он: "Жыве вечна".

Парень который, меня вел, говорит: "Ну, Серега, зачем ты при офицере такую тему?"», — вспоминает Петрухин.

Отношения со следователями Петрухин называет «прикольными». Один из них отказывался говорить по-беларуски.

«Я у него спрашивал: "Вы что, фашист? Вы оккупант? У вас же беларуская фамилия". И они терпели. Один раз довел, что лоб красный стал. Его аж колотило. И они ничего не делали. Такое поведение и такая реакция вдохновляли реально».

В СИЗО Петрухин сидел с гендиректором «Могилевлифтмаша» Борисом Ковалевским, которого задержали за взятку в 2 000 рублей (в итоге его приговорили к 7 годам колонии).

«Сидел герой нашего репортажа, который себе в Пружанском районе положил асфальт, поставил фонари, а во всем поселке маленьком не было света. Сидел милиционер — лучший участковый 2017 года Ленинского РОВД Юрий Гришко. Они с другом продали квартиру алкоголиков. Алкоголика отправили в ЛТП и продали квартиру через третье лицо. Сидел судья Умаров из Могилевского областного суда», — рассказывает Петрухин.

Однажды в карцере Петрухин представлял, что ведет живой эфир.

«Пел песни, разговаривал со зрителями, просил донатить печеньем и папиросами. Мы сидели втроем — просто угорали. Сотрудникам нравится, когда человек веселый в любых обстоятельствах. Они с уважением относятся. И ко мне в основном нормально».

Во время следствия Петрухин писал много жалоб. В могилевском СИЗО его решили «приструнить» и перевести в камеру с более плохими условиями.

«Ведут меня наверх в ужасную камеру. Какой-то туалет, черный пол, зеленые стены, узкая, как гроб».

В камере были еще два человека, которых переселили туда час назад. Один из них сидел по хулиганству, второй — за изнасилование несовершеннолетней.

«Я понял, что очень нехорошая ситуация. Я постучался в дверь, меня вывели, и я сказал, что не буду с ними сидеть. Мне в ответ говорят, что я не в отеле. Где посадили, там и будете сидеть. Я спросил, не пошел ли доктор домой. Ответили: нет. Пошел вскрыл вены, и меня сразу забросили в карцер. Мне повесили [профилактический учет], что кроме экстремизма имею склонность к суициду».

В колонии некоторые политические осужденные узнавали его, а во время «шмонов» сотрудники удивлялись, что опись вещей Петрухина была на беларуском языке.

— Опа, «майткі». А что такое «майткі»?

— Трусы.

— Ого, надо записать, скажу жене: «Где твои майткі»?

За 2,5 года заключения Петрухин похудел на 27 килограмм.

«Насчет тюрьмы мое наблюдение: там сидит очень много людей неполитических без вины либо у кого вина не доказана. Там люди мне доверяли и мне интересно было, будто я оказался в командировке в этой системе зла. Сидел мужик: они втроем пили, он проснулся — второго человека не было, а третий лежит с ножом в спине. У него нет следов крови, а у того, кто отсутствовал — была. Но посадили того, который спал. И если нет доказательств, за убийство дают 10 лет или 8. А если есть, то 25. Люди для них как топливо. "Работаем и всех садим в тюрьмы". Все эти люди потом становятся асоциальными: очень трудно выйти и зажить нормальной жизнью, особенно когда просидели 7-10 лет».

Дальше — искать дорогу к людям

Находясь в Беларуси, Петрухин заметил, что в эмиграции появилось «много блогеров».

«Они хоть говорят все что они хотят, но доходит ли оно до людей, интересно ли им это? Я особого интереса не замечал. Когда [мы] пришли из тюрьмы, все эти сферы были заняты. И Кабанову пришлось все с нуля начинать. То, что мы снимали раньше, такого контента не могло быть. А заниматься новым — это всегда трудно. Искать, снова пробивать дорогу к людям. Я не был в восторге ни от кого», — говорит он.

Петрухин отмечает, что в Беларуси ему и его родственникам были неинтересны новости о происходящем в беларуском демократическом движении за рубежом.

«Новости о Координационном совете никакого интереса не вызывают. Я их не знаю, почему они говорят от моего имени — я не понимаю. Они поднимают гендерные вопросы. Это выглядит в моем понимании распилом денег. Мне очень не понравилось, что Ковалькова сильно прокололась, и сидит работает. Это просто все как у нас было, так и идет. Кто вызывает у меня уважение — Павел Латушко. Он разговаривает на беларуском языке, всегда красиво строит свои речи, поднимает вопросы о том, чтобы Лукашенко привлекли к Гааге».

«Я, честно говоря, не знаю, что дальше. Не могу сказать, что доволен, что уехал. Я постараюсь с Кабановым сделать что-то достойное, чтобы канал был интересный».