«Считал, что по беспределу осудили, отпустят тоже по беспределу — так и получилось». Акихиро Гаевский‑Ханада — о мести силовиков за принципы, давлении в колонии и солидарности

— Про свой срок я никогда всерьез не думал. Мне кажется, никто из политических с таким большим сроком не может его ни охватить, ни осознать, — рассказывает 25-летний Акихиро Гаевский-Ханада, осужденный в 2022 году по делу анархистской организации «Революционное действие».

Он получил 16 лет колонии, но освободился спустя пять. Акихиро — один из «помилованных» и вывезенных из Беларуси в Литву политзаключенных. Это случилось 21 июня после переговоров спецпредставителя президента США Кита Келлога и Александра Лукашенко в Минске.

Последний год активист провел в тюрьме №4 в Могилеве. 18 июня ему исполнилось 25 лет. Говорит, желание не загадывал. Соседи по камере устроили празднование, Акихиро тогда рассуждал: «Можно быть счастливым в любых условиях, и это не зависит ни от внешних обстоятельств, ни от внутренних переживаний. Ребята желают друг другу свободы, скорейшей встречи с родными и так далее. Я не ожидал, что это случится так быстро».

До могилевской тюрьмы Акихиро чуть более года находился в ИК-17 в Шклове, где в 2021 году умер политзаключенный активист Витольд Ашурок. В колонию его этапировали спустя 2,5 года в СИЗО.

— И я думал: ну, еще столько же было бы нормально. Получилось даже меньше. Я был уверен, что что-то произойдет. Если говорить про мечту и что я бы мог загадать [на день рождения] — чтобы все вышли сразу и на этом все закончилось.

«Все было довольно брутально»

Акихиро задержали днем 12 августа 2020 года. Тогда ему было 20 лет. В тот же день был задержан его друг, на тот момент 30-летний анархист Александр Францкевич.

Товарищей задерживали не в первый раз: Гаевский-Ханада трижды оказывался в милиции в 2019 году, а Францкевич в 2013 году вышел на свободу после трех лет колонии. Его обвинили в нападениях с коктейлями Молотова на посольство РФ и изолятор Окрестина в Минске, а также взломе сайта Новополоцкого райисполкома.

— На этот раз все-таки [был] накал страстей, — говорит Акихиро о происходящем в ГУБОПиКе. — После выборов, видимо, все были заряжены. Все было довольно брутально. Францкевича били электрошокером. Я не видел этого, но он находился недалеко, и я слышал… И потом в суде он заявлял. В пах его били электрошокером.

В тот день у милиционеров «как таковых вопросов» к Акихиро не было. «Насилие было самоцелью. Для приличия спросили пароль от телефона, показали фотографии оперативно-розыскных мероприятий, которые они вели в последнее время, пытались спросить, кто эти люди и так далее. Но это было настолько мимолетно, что никто будто и не рассчитывал, что услышит ответы».

Акихиро запросил медосвидетельствование, чтобы зафиксировать побои, но эксперт пришел к нему в СИЗО спустя примерно три недели, когда синяки и подтеки — на правом бедре, шее, животе — стали сходить.

После ГУБОПиКа анархиста доставили в Следственный комитет, хотели взять отпечатки пальцев. Несмотря на то, что раньше он уже проходил эту процедуру, на этот раз отказался: «Было психологически важно отвоевать хоть какую-то мелочь, потому что это помогает: ты понимаешь, что еще не полностью лишен свободы».

«Судили как отъявленных радикалов»

Во время следственных действий в СИЗО, по словам активиста, сотрудников больше интересовал не он сам, а показания на приятелей. По делу «РД» проходили 14 человек — десять были задержаны, четверо находились за границей. Акихиро ни разу не давал показаний, выступил только с последним словом в суде.

В августе он не выходил на протесты, потому что понимал: «Если меня задержат, это закончится плохо. Но оказалось, что и без этого все произойдет». Сначала ему предъявили обвинение в участии в массовых беспорядках — «как они говорят, дежурное».

— У нас «география преступлений» достаточно широкая. Наверное, мало у кого по политическим делам в Беларуси такой был охват. Обвиняли нас в деятельности в трех странах (Беларуси, Украине, России — МЗ). Если говорить в частности, в окончательном обвинении меня тоже назначили руководителем преступной организации».

Политзаключенный считает, что дело «Революционного действия» было местью «анархистам и тем, кого причислили к анархистам» — за уличную активность и сопротивление репрессиям.

— Анархисты, еще до того, как я про них узнал, несмотря на постоянный контроль со стороны государства, возобновляли деятельность, имели этические принципы не сотрудничества. В отличие от других политических сил, они не публичны, соблюдают определенный уровень конспирации и децентрализацию. Нельзя было взять одного человека, посадить и таким образом разрушить все. Из-за этого с анархистами было тяжелее работать, наверное. Ну и постоянный ярлык радикалов присутствовал.

С их точки зрения, [мы создали] политическое, экстремистское ОПГ. Звучит круто, но, к сожалению, до такого уровня никогда ничего не доходило. Если бы это было правдой, все было бы, наверное, гораздо серьезнее в Беларуси, в том числе и в 2020 году. А так все по большей части вымысел.

Судили нас как отъявленных радикалов, которые вели деятельность на три государства 10 или 15 лет. Повесили абсолютно все эпизоды, которые раньше были уголовными делами, которые не были уголовными делами, но стали вдруг в 2020 году: протесты, уличные акции, публикации в интернете, информация на силовиков, которая собиралась до 20-го года. Все это их злило.

До 2020 года прицепиться было сложно, потому что доказательств не было. А после все стало можно — они отыгрались очень топорно, но отыгрались на нас. Кто-то успел уехать, а вот те, кто остался, получили за всех. Были люди, которые давно ни к чему не имели отношения, задерживались в 2016 году буквально на трое суток, и пять лет их никто не трогал. Вдруг о них вспоминают, вдруг они оказываются членами ОПГ.

Акихиро предъявили все обвинения, которые только были по их делу. «По их законам, руководитель ответственен за все эпизоды, совершенные в рамках преступной организации», — объясняет он. Вместе с ним «руководителями преступной организации» были объявлены Марфа Рабкова, Александр Францкевич и Алексей Головко. Никто из них в суде не признал вину.

— Они делали запросы в Google по поводу ютуб-канала, который опубликовал видео, делали запросы в Австралию, чтобы узнать, что это IP-адрес, — рассказывает политзаключенный, как расследовался эпизод о поджоге гомельской налоговой. — Опрашивали женщин, которые работают в туалете, не было ли никого, кто говорит с украинским акцентом, потому что они тогда задержали двух украинцев, подержали и отпустили — они были ни при чем. Один из них погиб на войне в Украине в июне 2024 года.

В 2018 году по обвинению в поджоге рекламного щита управления исполнения наказания в Ивацевичах, который тоже стал эпизодом в деле «РД», на 3 года домашней химии осудили Игоря Макаревича и Кирилла Алексеева. Один из них выступал свидетелем в суде над анархистами, и, по словам Акихиро, говорил, что «они никого не знают, все делали сами, вину признали». В 2017 году за марш «нетунеядцев» в Бресте несколько анархистов отбыли административный арест, а в 2020 году эта же история стала уже эпизодом в уголовном деле.

— Из-за граффити против Европейских игр нас задерживали с Андреем Чепюком. Тогда дело развалилось. Ну а потом доказательства резко нашлись, — рассказывает активист об еще одном эпизоде.

«Национализм перестал меня устраивать»

Акихиро Гаевский-Ханада родился в 2000 году в Токио. Его мама работала в посольстве Японии в Беларуси, отец — тренер по карате, беларус. Спустя год после рождения сына семья вернулась в Минск. У Акихиро два паспорта — беларуский и японский. В средней школе он на год ездил учиться в Японию и хорошо знает язык.

С детства активист интересовался историей и японской культурой. Сначала средневековыми самурями и Древним Египтом. В 2014 году, во время аннексии Крыма, благодаря другу стал изучать историю Беларуси: БНР, восстания Кастуся Калиновского, белого-красного-белого флага, деятелей беларуского возрождения.

Он задавался вопросами: «Как все это влияет на жизнь вокруг тебя, почему в школе про это не говорят, почему заставляют ходить на сомнительные мероприятия, которые даже эстетически отталкивают? Заставляют подчиняться куче правил, ты задаешь вопросы, а тебе говорят, что лучше читай учебник».

Листая беларуско-ориентированные СМИ и паблики во «Вконтакте», он понял:

— Национализм и изменение символов в стране не решает коренную проблему того, что люди просто бесправны, не могут нормально коммуницировать, совместно решать жизненно важные задачи. Национализм ставит в приоритет одно государство. Я понимал, что перед миром стоят гораздо более глобальные вопросы, такие как климатические изменения, голод, войны.

Все это привело к тому, что национализм перестал меня устраивать. Если меня будут задерживать и бить сотрудники, говорящие по-беларуски, у них будет шеврон с «Погоней», мне от этого легче не будет. Плюс все-таки я наполовину беларус, наполовину японец — стык культуры. Люди гораздо более разнообразные, нет никакой чистой культуры, чистого языка, истории. Со временем под такие размышления, общение с другом, я наткнулся на информационные ресурсы анархистского толка.

Акихиро читал книги теоретиков анархизма Петра Кропоткина и Михаила Бакунина, смотрел лекции лингвиста Ноама Хомского, антрополога Дэвида Гребера и других «мыслителей критического толка».

— Ну, потом уже понятно: одно дело читать, но надо что-то делать. Сидеть без дела тоже не будешь. Ну, и пошло-поехало.

«Первые четыре месяца стабильно был в штрафном изоляторе»

В СИЗО-1 на Володарского, которое теперь закрыто, Акихиро Гаевский-Ханада провел 2,5 года. В сентябре 2022 Минский городской суд вынес приговоры по делу «Революционного действия». Акихиро получил 16 лет колонии. Весной 2023-го Верховный суд сократил срок на 3 месяца. Его товарищам назначили сроки от 5 до 17 лет лишения свободы. Самый большой — Александру Францкевичу.

После СИЗО Акихиро попал в ИК-17 в Шклове — колонию, условия в которой политзаключенные и правозащитники называют одними из самых суровых. В мае 2021 года там умер лидский активист Витольд Ашурок. Несмотря на это, официально шкловская ИК считается образцово-показательной: там сделали ремонт и водят экскурсии, а сотрудники государственных телеканалов приезжают снимать сюжеты.

— Администрация хвастается, что такая гостиница, что люди на воле так не живут. Это продвинутая тюрьма в плане обустройства. Сложно поверить, что это колония на постсоветском пространстве. Но реальность в том, что к этой красоте желательно не притрагиваться, потому что она же поломается, испортится, надо хранить ее, как есть. Даже обычные осужденные говорят, что это золотая клетка.

Год в Шклове стал для Акихиро наиболее тяжелым периодом за пять лет заключения. Его сразу же отправили в штрафной изолятор.

— Особенно после СИЗО-1, где, несмотря на отсутствие бытовых условий, отношение было адекватным. Среди сотрудников хватало адекватных людей. Это то, чего я не мог предположить до 2020 года. Я думал, что человек в форме априори тебе враг. На самом деле все оказалось сложнее.

В Шклов я приехал в марте, было очень холодно, стоял, ждал обыска, и мне сказали, что я не поздоровался, поэтому на меня будут составлены документы. Я понял, что начинается интересный период, непростой. Сразу «карантин», сразу посыпались нарушения, меня лишили передачи, свиданий, отправили в ШИЗО в первый раз. В плане режима, холода, того, что у тебя там ничего нет, шкловское ШИЗО выделяется, наверное.

Осужденные общались с Акихиро нормально, хотя он предполагает, что администрация колонии требовала от них предвзятого отношения к политзаключенным, и точно знает, что «активистов» собирали и наставляли: политзаключенным не давать никаких благ, отправлять на самую тяжелую работу.

— Установленные в колонии ограничения против меня применялась: не пускают библиотеку, на стадион, на свиданиях я ни разу не был. Первые четыре месяца каждый месяц я стабильно был в штрафном изоляторе. Все политическое становятся «злостниками» с самого начала, все бывают в ШИЗО. Ты постоянно находишься в стрессовом положении, где тебя сейчас подцепят, где за тобой ведется охота, когда тебе в очередной раз нужно идти на комиссию, отправляться в ШИЗО.

Акихиро отправляли в штрафной изолятор по формальным причинам: не поздоровался, не представился по установленной форме, неправильно составил опись вещей: «Это нарушения, которые, если надо, повесят каждому. Конфликтов, драк у меня не было».

Когда он находился в шкловской колонии, политзаключенные там были замкнуты и разобщены, ежедневно пытаясь соблюсти правила и избежать надуманного нарушения. Гаевский-Ханада поддерживал их и инициировал общение: обмен новостями, «приветами», книгами.

— Администрация старается максимально подавить человеческие взаимоотношения, солидарность не только среди политических, но и обычных осужденных, чтобы люди не делились друг с другом продуктами, сигаретами. Это запрещено везде, но где-то относятся более адекватно, а там пытаются обрубить на корню.

Работать Акихиро определили на участок «низкоквалифицированного труда», самый грязный и трудный. Осужденные чистили и разбирали провода, работали с металлами — свинцом, медью, алюминием. Они подозревали, что провода могли быть заражены радиацией, но привозивший их водитель уверял: проверены дозиметром, все нормально. Однажды они прочитали в журнале National Geographic о реконструкции собора Парижской Богоматери. Его крыша была покрыта свинцом и после пожара металл вычищали промышленные альпинисты — посменно и в полной защите.

— А мы работаем в перчатках, всем этим дышим. У многих людей болят суставы на пальцах, стабильно черные выделения из носа. Ты работаешь и понимаешь, что это все вредит организму. Потом меня перевели на деревянные ящики для стекла на том же участке. И там, и там не платят, но работа была почище, вполне адекватной.

Свободного времени в колонии не хватало, его отнимали ежедневные построения, бессмысленные лекции, работа на промзоне.

— Попав в ПКТ, хотя был очень холодный период, я был рад, потому что там я по крайней мере читал, мог подумать, написать письмо. Как ни странно, но нахождение наедине с собой было положительным моментом. Когда подходил срок окончания ПКТ, я надеялся, что меня обратно не вернут, я туда уже не хочу. Это тоже дело субъективное, на кого-то одиночество очень давит, и психологически им тяжело.

В ПКТ Акихиро перевели на 4 месяца за то, что отказался вывозить мусор.

— Криминальные традиции в беларуских колониях практически на корню уничтожены, но поддерживаются там, где это выгодно. Существует так называемый низкий социальный статус людей, категория тюремных аутсайдеров. Тебе предлагается добровольно сделать уборку или вывезти мусор — и подписать себе перевод в эту категорию.

В отряд после ПКТ политзаключенный не вернулся. Из-за «нарушений» его снова отправили на комиссию. «Спросили, что бы я выбрал: 411 статью или тюремный режим. Я говорю — как будет, так будет. Я не собираюсь выбирать между этими вещами, занимайтесь этим сами. Назначили мне суд, который длился минуту. Три года тюремного режима.

Голод, книги и неадекватная цензура в тюрьме №4

Следующий год Гаевский-Ханада провел в тюрьме №4 Могилева. Переводом из колонии в тюрьму он расстроен не был: «Да, ты лишен практически всего, но хотя бы владеешь своим днем, ум в порядке, занимаешься своими делами с большего так, как хочешь».

На работу в тюрьме тоже трудоустраивают, но в реальности Акихиро был там два раза за год. Почти круглосуточно осужденные находятся в закрытой камере. Раз в день выводят на прогулку, раз в неделю — в душ, еду приносят в камеру. Акихиро трижды в неделю занимался спортом, тоже в камере. «Все, кто раньше не читал, вынуждены будут читать книги — это основное занятие. Газеты, журналы, настольные игры, общение».

Отвечая на вопрос, сколько книг прочитал, Акихиро говорит, что «речь идет о сотнях». «Хорошая возможность получить классическое образование в плане литературы и книг». Он советует роман «Чтец» Бернхарда Шлинка, книгу об англо-ирландском конфликте «Ничего не говори» журналиста Патрика Радден Кифа, последний роман Льва Толстого «Воскресенье» и «Воображаемые сообщества» Бенедикта Андерсона.

К моменту перевода в тюрьму из-за включения Акихиро в «список террористов» ему заблокировали счет, куда родные переводили деньги, а он мог купить необходимое в магазине. На строгом режиме в тюрьме разрешается получить только одну двухкилограммовую бандероль в год — и все. В тюрьме ограничивали доступ к медицине, не разрешали медицинские бандероли (либо из вредности, либо потому что начальник медчасти прочитал в научных журналах, что из-за витаминов развивается онкология, объясняет активист).

— Ешьте черный хлеб и перловку, запивайте пустым подкрашенным чаем, — иронизирует Акихиро. — Кормят плохо. В тюрьме это еще один способ истощения человека. Там действительно голод — это проблема, люди день ото дня могут обсуждать еду. Я читал, кажется, у Шаламова, что когда он попал в заключение, то настроился не обсуждать еду, не делать это своей заботой. Лучше об этом не думать. Я старался не съедать весь черный хлеб, чтобы у меня было чувство, что я еще не до конца голодаю, что я в порядке.

В заключении у него испортилось зрение. «У меня и так была близорукость, а сейчас даже в очках чувствую, что вижу хуже. В Могилеве ужасный свет, в ПКТ шкловском тоже плохой, а у тебя занятий больше нет, кроме как читать. Страдают у многих зубы — и в колонии, и в тюрьме. Их не лечат, их вырывают. С утра ты поел кашу, тебе попался камень — и у тебя уже нет зуба».

Переписка была нестабильной из-за «неадекватной» цензуры.

— Доходило до абсурдных ситуаций. Присылают человеку фотографию с новогоднего застолья, и они [цензоры] маркером закрашивают бутылки шампанского, бокалы с вином. Мои рисунки мне возвращали. Писали, что не прошел цензуру. Причина не объясняется. Плохо было осенью-зимой перед [президентскими] выборами, практически ничего не доходило. Потом стало чуть лучше, по крайней мере, исходящие, но входящие — очень плохо.

В закрытой системе, без писем и свиданий, осужденные начинают верить, что их забыли, в том числе родственники. Акихиро уверен, что это одна из задач таких учреждений. В ловушку попадал и он сам — близкие высылали ему фотографии, но в тюрьме их не отдавали. «Я уже начал думать, ну как они могут мне за год не прислать фотографии? Вроде бы люди получают, а я думаю — ну как так?»

«Когда все честно — даже вражда по-честному — мне это понятно»

Лицемерие, которым окутана атмосфера в колонии и тюрьме, злила политзаключенного больше всего. В колонии психолог рассказывал осужденным, как важно писать письма и поддерживать связь с родными, но при этом цензоры препятствовали постоянной переписке.

— Меня это поражало. Я привык, что ко мне относятся враждебно. Когда меня задерживает ГУБОП и кричит, я это понимаю, они считают меня кем-то и соответственно относятся. Но когда начинается это театральное представление — почему вы не поздоровались, почему вы нарушили, почему вы отказываетесь от уборки, вам, наверное, никто не пишет. Мы же все отдаем. Этот спектакль, игра в законность, в правильность — в Шклове ее было очень много. Когда все честно, даже вражда по-честному, мне это понятно. В ШИЗО во время проверки 3 июля меня поздравляли с днем независимости. И ты думаешь, да какой это, во-первых, день независимости, а во-вторых, ну, что вы вообще такое говорите?

Акихиро вспоминает, что его и других политзаключенных потрясла смерть художника Алеся Пушкина.

— Ты понимаешь, что у тебя, может быть, и большой срок, но есть те, кто уже больше не выйдет. С Алесем Пушкиным я пересекался один раз в СИЗО в Минске. Он общался с Францкевичем и через него про меня знал. Когда он уезжал в колонию, мы с ним на коридоре пересеклись. У меня был рисунок Алеся, подарок. Вот человек был, а сейчас уже его нет. Он не увидит свободы для Беларуси, ради которой 30 лет чем-то занимался.

Люди там теряют близких. Мне повезло, такого горя у меня не было, но ты видишь, как люди получают вести, что кто-то из их родных скончался… Это всегда тяжело.

«Первый раз за все этапы не надо было самому носить вещи»

Утром 20 июня к политзаключенному пришли сотрудники тюрьмы и приказали собирать вещи. Он и его соседи были уверены, что переводят в другую камеру. «Ребята все расстроились, что вот опять разъезды. Это все выбивает из колеи, потому что привыкаешь к людям. У всех настроение портится».

Соседи помогли собраться, с тяжелыми сумками активист вышел из камеры. Странным показалось то, что сотрудник сказал оставить матрас — обычно он переезжает вместе с осужденным.

— Значит, куда-то меня вывозят. Сотрудники, которые проводили обыск, клялись, что сами ничего не знают, спрашивали — а куда тебя вообще могут везти? У меня никакого представления не было.

Акихиро отдали вещи с тюремного склада. Впервые за несколько лет он смог почитать на японском — книгу про шпионское дело Зорге во время Второй мировой войны в Японии. «И тут люди, которые занимаются чаще всего шпионами, приехали за мной. По вежливости и псевдоинтеллигентности стало понятно, что это КГБ. Первый раз за все этапы не надо было самому носить вещи, все они носили. Удобный способ доставки. Маска на глазах, наручники. И вот мы поехали».

Как и других политзаключенных, Акихиро доставили в СИЗО КГБ, поместили в камеру с иностранцами. На следующий день его и еще 13 осужденных привезли к беларуско-литовской границе и передали американским дипломатам. «Было большое удивление, что отпускают даже таких людей, как Сергей Тихановский».

— До сих пор мне пишут новые и новые люди, с которыми были в СИЗО в Минске, в колонии Шклове, в тюрьме Могилеве, родственники, тех, кто еще сидит, — рассказывает он про первую неделю на свободе. — Я приятно удивлен, сколько людей вспомнили. Приятно увидеть людей в других обстоятельствах. Мне повезло: вокруг меня всегда были хорошие, светлые, умные люди, у которых можно было многому поучиться; люди, с которыми невозможно было бы встретиться на воле, потому что мы бы никогда не оказались в одном кругу.

Прошения о помиловании Акихиро не писал и не планировал.

— Считал, что по беспределу осудили, отпустят тоже по беспределу — так и получилось. Вину я не признавал, показаний не давал. Была ответственность перед товарищами, которые не стали бы писать — это во-первых. Во-вторых, перед собой было бы совестно.

Дело сугубо личное, но, по-моему, стоит культивировать определенный этический уровень, ведь когда человек сначала критикует власть, а потом обращается вдруг к ней за милостью, выходит не очень последовательно, снижает общий моральный дух тех, кто сидит. Но это в первую очередь к тем, кто в чем-то политическом действительно принимал участие.

Я озвучивал эту позицию и в заключении, что не буду писать на помилование, — своеобразный пакт Одиссея, можно сказать.

Одно из первых, что политзаключенный посмотрел в интернете после освобождения, — где находятся его товарищи, которые остались на свободе, и украинские знакомые. «К сожалению, некоторые из них погибли. Не дождались свободы».

До задержания Акихиро заочно учился в Европейском гуманитарном университете и работал программистом. Будет ли возвращаться обратно, пока не решил. «Хочется заниматься чем-то социально полезным, но пока непонятно, где эту пользу можно принести и в какой мере. Понятно, что надо как-то существовать. Работа в первую очередь была для меня способом получить навыки, которые можно было использовать в общественной сфере. Пока синхронизируюсь с миром, устанавливаю утраченные и обретенные связи».

«В тюрьме понял, что человеческие отношения важнее»

— Анархизм для меня — про встречи и людские отношения, а не институты и правила. Думаю, что товарищи, которые находятся в заключении, понимают, что они в первую очередь находятся в общебеларуском контексте протестов, движения за расширение прав человека, за свободу людей, а не потому что мы анархисты.

Мы вели деятельность в период, когда вообще ничего не светило, и ни на что не надеялись. Не ждали благодарности или оценки. 2020 год стал поводом соприкоснуться с другими.

Протесты в Беларуси показали запрос на прямую демократию и децентрализацию. Были центры, которые аккумулировали информацию, предлагали маршруты действий, виды деятельности. Но люди организовывались снизу вверх на рабочих местах, на учебе, во дворах; сами, без выстроенных иерархий и лидеров, решали, что делать.

Пять лет заключения повлияли на взгляды. Одно дело, когда тебе 20, другое — когда 25. Когда ты общаешься со своими и не видишь других взглядов, попадаешь в догматичность. В тюрьме знакомишься с людьми разных взглядов и профессий, бэкграунда и возрастов. Такой опыт в обычной жизни не получишь. Понимаешь, что человеческие отношения важнее. Я считаю, что ни одна идея, никакая философия, тем более политическая, не может ответить на все. Мир гораздо сложнее, и всегда важен контекст происходящего.

Для меня важно, чтобы люди участвовали в общественной жизни, приходила новая элита. Человек может состояться, быть по-настоящему свободен только в обществе, где он коммуницирует с другими, выражает свое мнение, где он может участвовать в принятии решений. Хочется, чтобы было и личное пространство, и чтобы ты мог влиять на что-то вокруг себя. Для меня еще важен вопрос экологии, потому что на планете всем нам жить. Эти изменения, они скажутся на нас всех, хотим мы этого или нет. Для меня движение за эмансипацию не заканчивается в Беларуси, оно должно быть повсюду.

Акихиро считает, что ради личного счастья молодым людям проще уехать из Беларуси. Но если хочется прожить «осмысленную, ценную жизнь», стоит оставаться и «критически переосмыслять окружающее».

Это касается не только государства, но и «того, что предлагается в альтернативу»: «Не создавать для себя догм, быть критическими и свободными внутренне».

Он надеется, что среди молодежи остаются те, кто «осознает происходящее, культивирует ценности гражданственности, свободы, демократии».

Главное, говорит он, — «быть неравнодушными друг к другу, не закрывать глаза и не взаимодействовать со злом». Даже пассивное участие, считает он, — это плохо. «Может, не преступно, но неэтично».