«Вы наблюдаете за чужим миром в наручниках за спиной». Досмотры догола, «лицом к стене» и ожидание уголовки в изоляторе после задержания на границе

«Что это?» Проверка на границе и приехавший патруль

Все начиналось обычно: «ваш паспорт», «подождите в сторонке», «пройдемте», «дайте телефон», «какой пароль». Естественно, никто не представляется и не говорит, что сейчас будет и почему. Пограничник просто начинает рыться в телефоне. Клацает обеими руками, сосредоточен, сопит. Несколько раз он разворачивает телефон экраном к тебе, спрашивая «Что это?» и показывая какие-то аккаунты, не обязательно экстремистские.

Где именно копается охранник границы — в переписках, подписках, фото или других приложениях — непонятно. Фотографирует своим телефоном мой телефон. Спрашиваешь, что происходит и что именно он фотографирует — огрызается.

Пара вопросов «куда едем, зачем и откуда» и меня уже ведут на таможенную проверку. Никаких комментариев или рассказов о дальнейших движениях нет. Виднеется дверь выхода с пограничного пункта, за ней — люди, автобусы, огни города и родной страны. В следующий раз их удастся увидеть из акенца милицейской машины, везущей тебя в милицию.

На границу приехал патруль. Милиционеры спешили, поторапливали пограничников с документами, подхватили мои вещи и мы отправились к машине. Общение — вежливо-равнодушное, ты все равно скоро поедешь кормить клопов, а ребята — по делам.

«Раздевайтесь, снимайте вообще все». Обезьянник, протоколы

В милиции чувствуешь себя случайным гостем, зашедшим не в ту дверь. Правда, ощущаешь это особенно руками, ведь они в наручниках за спиной. Когда меня заводили в дежурку, в коридоре сидели клиенты: кто-то подрался, у кого-то что-то украли, кто-то, возможно, украл, кто-то только спросить. Сидят свободно, болтают друг с другом и сотрудниками.

Патрульные передают тебя отделу милиции, забирают свои наручники, ты ждешь, пока тебя «перестегнут» в наручники «местных» и начинается «опрос». Сотрудник возникает перед тобой с твоим телефоном и начинает в нем копаться. Вздыхает, говорит «у вас лайки» (статья 19.11 КоАП о хранении или распространении «экстермистских материалов» — МЗ), показывает один из них, просит прокричать в коридор свои данные, чтобы услышал дежурный — он заполняет какие-то бумаги. Что будет дальше и что происходит никто не говорит.

Через час в отделение приезжает девушка, которую все ждут. Ты тоже ждешь, потому что больше заняться нечем. Задержание, заключение — это вообще постоянное ожидание. Но это мы узнаем потом, а пока — вас приглашают раздеться полностью, сдать ценные вещи для описи.

— Мальчики, не заходите! — командует девушка, прибывшая для личного обыска меня.

Следующий уровень — обезьянник. Камера под боком у дежурных, которые принимают звонки от населения — с решетками, следами крови на стенах и шконках, запахом мочи и антисептика. Посидели немножко и хватит, вас вызывают подписать протоколы и двигаться дальше — в ИВС.

Из протоколов узнаете, что вину признаете, а также когда был признан экстремистским аккаунт, на котором обнаружили ваш лайк 2020 года. Копий не дают, хотя обязаны выдать по просьбе. Здесь впервые говорят, что вас отправляют в изолятор, а оттуда — на суд. Телефон изымают под опись, паспорт возвращают. По разговорам понимаю, что скорее всего суд даст штраф — так происходит чаще всего.

«Лицом к стене». Конвой и наручники в ИВС

Заводишь руки назад, слышишь щелчки, взбираешься в милицейскую машину и провожаешь глазами город: вас конвоируют в ИВС. По дороге слушаете разговоры о сокращенных премиях, слухах их отделов. В ИВС вы попадаете сначала в очередь, в коридорчике скопились конвоиры: кто-то приехал за задержанными, чтобы отвезти их на суд, кто-то — чтобы конвоировать в СИЗО или куда-то еще. Все шутят, матерятся, смотрят рилсы. Вы сидите с руками в наручниках за спиной и наблюдаете за этим чужим миром, который теперь и ваш. Но еще кажется, что нет.

Раздается металлический лязг и грохот, девушка-конвоир просит поспешить, будто мы в поликлинике и окно возможностей попасть в ИВС может захлопнуться. Сразу за толстенной дверью, подобные которым вы видели разве что в музеях-бункерах, обращаться начинают по-другому. «Лицом к стене, руки выше, ноги широко, не смотрим, голову опускаем», — рявкают тебе и отправляют на досмотр. Раздеться нужно снова догола, присесть, одежду проверяют, личные вещи забирают. Девушка-конвоир говорит «Ну все, досвиданья!» и дежурный командует идти. Ты забываешь, а вернее не знаешь, что идти это значит нагнуть голову до колен, не оглядываться и слушаться его касаний за наручники.

— Стоп, вешаем куртку, запоминаем номер, — отстегнув один наручник, командует «коридорный».

За несколько минут пропитываешься «атмосферой» подвала настолько, что, кажется, если номер, под которым висит твоя куртка, окажется забыт, можно загреметь в тюрьму надолго. Затем, стоя за спиной, сотрудник бубнит правила нахождения в ИВС:

— Днем не спать, не лежать, не сидеть опершись о стену или кровать, не ставить руки на стол, не держать голову, не закрывать лицо, нельзя читать, петь, играть.

Ваши руки снова поднимают за спиной за наручники как за поводья и вы начинаете движение к камере.

«Ноги широко!». Шмоны в камере

Зайдя в камеру, понимаешь, кто политический, кто нет. Политические неподвижно сидят по струнке, на краю «кроватей». Неполитические расслаблены.

Через полчаса начинается «шмон» — проверка камеры. Рутинное мероприятие, когда всем нужно выйти из камеры, а сотрудники ее обыскивают, простукивают, роются везде, засовывают зеркало в «туалет». Политические выстраиваются на выход из камеры заранее с руками за спиной — для наручников. Потом к стене, «ноги широко». В это время вас ощупывают металлоискателем или руками, отдельно просят предъявить стопы. Шмоны есть плановые, есть агрессивные (когда, судя по звукам, камеру избивают и разбрасывают вещи), проходят несколько раз в день. Как стоять и куда идти — никто не объясняет. Учишься на ходу, ориентируясь на сокамерниц и их подсказки. Любой звук воспринимается угрозой, любой удар примеряешь на себя.

Девочки по-быстрому объясняют, во сколько приемы пищи, предупреждают о шмонах, о камере видеонаблюдения, расспрашивают, что случилось, рассказывают про себя.

Вещей у политических нет. В лучшем случае — салфетки и 1 прокладка. Но и это могут не разрешить. Кофта или белье, книги, щетка, паста, вода, еда — все запрещено. У неполитических с собой есть сумки с запасами: постельное белье и полотенца, сладости и приправы, тапочки и даже посуда (пластиковые стаканы, например). Делиться им запрещают, для всех наказание — карцер.

Первые часы девочки тебя одергивают, как не надо сидеть, либо из-за двери кричит сотрудник «Не опираться!» Каждые 15 минут у дежурных обход, они заглядывают в глазок двери камеры. Сначала про это не знаешь, потом не помнишь, а потом чуешь и определяешь по этим заглядыванием время, ведь часов тоже нет.

Попытки: спать, есть, ходить в туалет

Изолятор находится в подвале, свет из окна в камеру не пробивается из-за решеток, мусора и перегородок. Камера — это несколько шконок в два яруса, «туалет» там же, стол и издевательское окно. На деревянные шконки одежду лучше не класть — забрать ее можно вместе с клопами. На металлических невозможно спать.

Вернее, возможно, но больно, холодно и недолго. Сон в ИВС — это поиск положения, в котором можно задремать. Матрацы не выдают, под голову класть на что-либо запрещено. Решетки шконок впиваются, добавляют холод ночью. Поэтому можно переместиться на пол. А потом — на узкую лавку. Еще через 15 минут приползти и подремать на корточках у батареи. Все это время горит яркий свет, а под одеялами сладко спят задержанные по уголовным или «хулиганским» статьям. Пара попыток заснуть и пора вставать: в дверь стучат дубинкой и политическим посреди ночи нужно подбежать, представиться, назвать статью. Так нужно делать каждые 2 часа после отбоя, а в 6 уже подъем.

В какой-то момент режим в камере превращается в такой цикл: днем борешься со сном и соблазном «прислониться» и задремать, тебя одергивают крики охранников и удары дубинкой по двери, ждешь ночи, чтобы прилечь и расслабить тело. Ночью ждешь утра, потому что спать невозможно и холодно.

Утренняя рутина — сходить в туалет, умыться из вялотекущего крана. Лицо не вытираем, ведь бумагу надо экономить, ее нам могут не выдать. Туалет смердит, но для «уюта» накрыт листом пластика. Отодвигаешь его, делаешь глубокий вдох и … Смыва как такового нет, просто открываешь на трубе кран и что-то там течет. Мы пользовались бутылкой. От камеры туалет не отделен.

Еще одной бутылкой мы пользовались, чтобы набирать воду и иметь под рукой питье. Из жидкости за день в меню лишь пара глотков чая (четверть кружки). А также — каша на завтрак, немного супа и картофель с котлетой из помоев на обед, каша с 1 рыбешкой-салакой на ужин. И хлеб — по кусочку на человека в каждый прием пищи.

«С вещами на выход». Мысли о побеге, кока-коле и мести

Некоторым задержанным были предъявлены уголовки за протесты. По словам сокамерниц, в том числе и тем, кого задержали на границе «за лайк». Поэтому каждый раз, когда гремел засов двери, все надеялись, чтобы это не оказался вызов к следователю — от него возвращались с бумажками об уголовном деле.

Из-за недосыпа, страха, унижения и непонимания, что с тобой будет дальше, на третий день голова не соображает. Кажется, ты задержан давно, и так теперь будет долго. У меня даже были мысли о побеге: если представится возможность, лучше быть застреленной в спину, чем годами так сидеть. Из-за постоянных бесед, дремы, яркого света круглые сутки жизнь «до» затирается и всплывает вспышками мелких воспоминаний, которые в голове в обычной жизни не крутишь. Улыбка друга, вкус колы, обложка книги и так далее — никакой романтики и сложных чувств. Мысли о политзаключенных — а как они это все выдерживают?

Никто не обсуждает, что будет делать, выйдя из изолятора — все тревожно ждут своего времени. Набор желаний у нас одинаковый: душ, умыться, выпить кофе, обнять близких, посидеть на лавке, послушать деревья. Все друг друга подбадривают и утешают — сложнее всего «держать» тех, кто из ИВС поедет в СИЗО. Хороших аргументов тут нет, это беда. Но и слезами делу не поможешь, старались настраивать девочек на жесткий марафон впереди и «а потом как встретимся!»

Мои сутки истекли, «с вещами на выход», снова досмотр догола, последние наручники и свобода. Дежурный на прощанье бросил «Досвиданья», выдал счет за содержание в этой «гостинице» и нажал кнопку ворот.