«8 марта дети поздравляют мам, а у него мамы рядом нет». Пока политзаключенная была в колонии, ее ограничили в правах на сына — как она вернула все обратно

«Дети — мощный инструмент давления»

Когда Елену задерживали (прямо на работе), она думала только о своем девятилетнем сыне, которого воспитывает одна: «Истерика, непонимание, мысли не о себе — думаешь, как с сыном. Накручиваешь себя, думаешь, что ребенок поедет в детский дом. Мне потом прокурор этим угрожал», — говорит она.

Женщина считает, что дети — мощный и работающий инструмент давления, которым силовики могут воспользоваться и во время следствия, и уже в колонии: «Работа — понятное дело, ты ее уже лишился. Свобода — тоже. Только дети остаются».

Все время, что Елена провела в заключении, ее сын думал, что мама уехала на учебу в другой город. Настоящую причину, почему ее нет рядом, ребенку решили не говорить. Опеку над ним оформила бабушка.

Елена тяжело переживала, что пропускает важные события в жизни сына.

«Каждый праздник — я в слёзы. Восьмого марта все дети поздравляют мам, а у него мамы рядом нет. Новый год, день рождения — все ждут, чтобы отметить с мамой, подарки получить, а он — опять без мамы».

Письма ребенку писала редко: чтобы не давать ему ложной надежды на скорую встречу.

«Он, думаю, понимал, что что-то не так, почему мы, например, не созваниваемся, а общаемся только в письмах. Спрашивал: "Мама, когда ты приедешь?". А я не могла просто написать "солнышко, скоро буду". Потому что сначала несколько месяцев СИЗО, ничего не ясно. Потом приговор и вроде бы уже можно написать, когда приеду. Но нет, снова какие-то следственные действия, боишься, что могут добавить срок, боишься обмануть ребенка».

Неожиданную поддержку семья получила от соседей, хотя надежды на это не было, потому что один из них — милиционер, говорит Елена.

«Наши дети очень дружили. Я переживала, что с моим сыном запретят общаться, скажут, что мы какая-то прокаженная семья. Но они наоборот отнеслись хорошо, брали сына моего с собой, когда куда-то ехали, отвлекали его. Он маме моей сказал: держитесь, все будет хорошо».

«Нужно доказать, что ты можешь быть мамой своему ребенку»

После оглашения приговора Елену ограничили в родительских правах. На практике это значило, что ребенок мог находиться с ней только в присутствии опекуна, нужно было платить алименты, возмещать сумму, которую государство платило опекуну. Так Елена стала «обязанным лицом».

«Вроде 450 рублей было ежемесячно. Но их нереально выплатить, потому что в колонии зарплата 20 рублей в лучшем случае. Поэтому копился долг. У всех, кто в такой ситуации, там накапливаются долги».

После выхода из колонии Елена начала процесс восстановления в родительских правах. Ей поставили условия: трудоустроиться, проработать минимум три месяца и налаживать контакт с сыном.

«На работу особо никто брать не хочет. Пришлось срочно устраиваться просто куда возьмут, на швейное производство. Зарплата копеечная, половину забирает государство. Нужно было пройти всех врачей, экспертизу психологическую, чтобы доказать, что ты можешь быть мамой своему ребенку».

Все время, пока Елена собирала документы, ей нельзя было жить с сыном, так как видеться они могли только в присутствии опекуна.

«Но я его, конечно, сразу забрала к себе. Ну и все, жили на два дома. Как только кто-то собирается к нам прийти, то мы собираемся и едем к бабушке. А приходили к нам часто — опека, социальный педагог, милиция. Кто-то глаза на правила закрывал».

«Может в порыве крикнуть "ты меня бросала" или "я тебя ненавижу"»

Наладить отношения с сыном оказалось непростой задачей. За время отсутствия мамы он повзрослел, начался переходный возраст.

«Он подросток, эмоциональный, с обидой, с протестом против всего. Может в порыве крикнуть "ты меня бросала" или "я тебя ненавижу". Это, конечно, временные трудности, но мы их до сих пор не преодолели, хотя и общаемся очень много, постоянно разговариваем».

Когда Елену задержали, у сына начались проблемы с учебой. Раньше он учился хорошо, теперь скатился на «двойки-тройки».

«Он не понимал, почему ко всем на праздники в школе приходят мамы-папы, а у него была только бабушка. Мне трудно себе представить, каково ему было. Бросался вещами, кричал. Я сначала даже не понимала, как делать с ним уроки. Раньше я говорю — идем заниматься, он отвечает — окей, и через час он уже свободен. Сейчас это крики, истерики и затягивание до последнего. Я очень хочу, но пока не знаю, как все вернуть обратно».

Елена разрешила сыну не ходить на классные часы, чтобы «меньше дурили голову». По ее словам, также поступила мама еще одного ученика.

«Когда нашей классной сказали, что я сидела, что это политика, она отнеслась спокойно: мол, с кем не бывает, у нас сейчас каждый второй сидел. А потом, когда коснулось присутствия на классных часах, она возмущалась, но быстро успокоилась. Так что мы туда не ходим, пока без последствий. Я сказала: мой сын будет сам решать, как ему живется в Беларуси, хорошо или плохо, не надо ему рассказывать, как у нас все "замечательно"».

Спустя три месяца Елена собрала и подала все документы. Еще месяц семья ждала суда по восстановлению в правах: «И даже после суда тянулось время — нужно было ждать, пока по всем инстанциям пройдут эти документы. О том, что все это снято, и так далее. Биржа труда — ОПИ — работа — опека. Ездишь туда-сюда как курьер, чтобы ускорить процесс». Вскоре она восстановилась в правах на ребенка, домой наконец перестали приходить проверяющие органы. По возможности Елена возит сына в поездки, дарит подарки и старается восполнить «ту радость, которой у него не было несколько лет».