О решении оставаться в Беларуси до конца

Нет, ни капельки [не сожалею]. И, наверное, в первую очередь, потому что те люди, которые меня поддерживали эти два месяца за решеткой, люди, которые меня встретили и которые до сих пор мне пишут и звонят — еще одно подтверждение тому, что я все сделала правильно.

Я не смогу уехать, не смогу бросить тех людей, которые здесь остаются, для которых я тоже в чем-то поддержка и помощь. И если все уедут — кто выключит свет, в конце концов?

Мне кажется, вообще такое решение — уехать или остаться — очень сложное в любом варианте, и нет идеального варианта. В любом случае этот выбор настолько сложный, что никогда не будешь им доволен до конца. Наверное, я в чем-то себя ущемила, когда осталась, потому что я не могу свободно видеться со своим внуком, с дочерью. В чем-то я, может быть, больше помогла бы и своим коллегам.

Но в то же время я просто чувствую, что я должна быть здесь. Я не знаю даже… На каком-то совершенно другом уровне ты это осознаешь. И особенно остро я это поняла, когда я получала письма — редкие, но пробивались — от совершенно посторонних людей, которые писали слова поддержки, и когда я получала посылки от матерей политзаключенных. Это, наверное, самое ценное. Я знала, что их дети сидят: кто-то, кстати, в этом же СИЗО, где и я, а кто-то уже в колониях. Это те женщины, с которыми мы в свое время делали интервью. И они мне присылали посылки в тюрьму. И это, наверное, самое ценное. И ты понимаешь, что просто не имеешь права бросить их здесь одних. Наверное, это очень пафосно звучит, но это так.

О задержании: «Подъехал бусик с ребятами со щитами, с кувалдой»

Само дело началось гораздо раньше — обыском у меня в квартире, где мы живем, и в офисе, а также обыском у моего заместителя. Это было еще 20 октября [2021 года]. Но тогда после обыска ничего дальше не произошло, мы остались на свободе. Мой заместитель [Сергей Пульша] принял решение уехать, а я осталась. И, собственно говоря, все эти месяцы ничего такого не происходило, хотя я понимала, что в любой момент все это может иметь какое-то продолжение.

Я не знаю, что стриггерило. Возможно то, что я собралась съездить в Варшаву на встречу с дочерью. Может быть, они решили, что я собираюсь вообще уехать — я не знаю. Но буквально в тот момент, когда я спускалась уже с собакой в подъезде, а муж мой уже вышел с чемоданом — вот именно в этот момент подъехал бусик с ребятами со щитами, с кувалдой. Ну и все, и мы поехали в Следственный комитет, где мне предъявили постановление о задержании. С этого все и началось: три дня в ИВС и потом еще пятьдесят четыре дня в СИЗО на Володарке.

Мне было достаточно просто, наверное, потому что я примерно представляла, что там происходит, со слов тех, кто там был, кто нам писал в газету, со слов [их] родственников. И ничего неожиданного там не было. Я в общем-то достаточно долго прожила в свое время в общежитии, и все эти бытовые неудобства и мелочи меня абсолютно не пугают. Клопы, тараканы и много человек в одном помещении — это все не было для меня проблемой. Поэтому не могу сказать, что прям что-то ужасное там увидела. Конечно, это не то место, куда следует стремиться, но и не то, которого надо так бояться.

60% людей в СИЗО — это «политические». Дальше «экономика», 328, ну и остальное. Очень много было женщин, которые убивали своих мужей, потому что больше не могли терпеть насилие. Это такой тоже определенный срез, который показывает, насколько велика эта проблема у нас в стране. Много детей. Фактически действительно дети 16-18 лет, которых ждут сумасшедшие сроки по восемь-десять лет по статье 328 УК. И это ужасно, потому что реальные люди, кто действительно ответственны за наркотрафик, остаются на свободе. А дети вот эти, многих из которых брали на первой же закладке, либо вообще на пробной закладке с сахаром — им грозит от восьми лет. Это страшно, особенно с учетом того, что непонятно, что там с ними будет — психика еще очень неустойчивая, и это очень сложно.

Газета для политзаключенных

Мы подписывали политзаключенных [на «Новы час»] еще и в прежние годы. Политзаключенные же не только сейчас появились: они были и после 2006 года, и после 2010 — и все это время мы высылали им газету. Поэтому это наша своеобразная традиция, наверное. Другое дело, что в 2020 году и дальше их стало очень много, и мы уже посылали не десяток или два десятка газет в места заключения — в последнее время больше тысячи мы отправляли. Но в целом такое было и раньше. И более того, у нас еще с тех времен были подписчики не политические, то есть обычные уголовники, которые, скажем так, «подсаживались» на газету вместе с политическими, и потом продолжали еще долгое время нам писать, выписывать газету.

Был такой случай интересный, по-моему, после 2010 года. Освободился заключенный, который сидел в Ивацевичах, сам он был из Пинска. И он вместо того, чтобы из Ивацевичей поехать сразу домой, приехал в Минск и пришел в редакцию сообщить, что у него поменялся адрес, и подписать своих сокамерников.

У нас был очень долго (правда, потом перестали давать даже обычным заключенным газету) человек, который отбывает пожизненное заключение: он нам очень долго писал, и мы даже публиковали его статьи. Поэтому это такая давняя традиция. И, кстати говоря, он перешел там в колонии на беларуский язык и он общается со всеми сокамерниками, с администрацией исключительно по-беларуски и пишет по-беларуски. Поэтому мы в связи с этим смеялись, что, как в свое время итальянский джаз начался с тех заключенных, которые сидели в американских тюрьмах, так и «беларускае адраджэнне» начнется с заключенных, которые сидели в беларуских тюрьмах и читали «Новы час».

Cейчас из негосударственных [газет заключенным] приходит раз в месяц газета «Белорусы и рынок» — во всяком случае в июне ее еще приносили. Но это месячное издание и оно все-таки больше экономическое. Хотя для заключенных это тоже какой-то подарок. Ну а так раздают «Советскую Беларусь», конечно. Это пожалуйста. Правда, тоже как-то в последнее время стали не всем и не всегда раздавать, но приносят.

О суде и признании вины: «Это всего лишь слова»

Ну, во-первых, я действительно принимала участие в этой акции [16 августа 2020 года]. Это правда. И [есть] фотография, которую я сделала, как раз выйдя на проезжую часть. Это была фотография в майке с логотипом «Новага часу» на фоне огромного бело-красно-белого флага. Эту фотографию я не удаляла и удалять не собиралась — она до сих пор у нас на сайте и у меня в социальных сетях.

А что касается формулировки [обвинения] и всего остального — ну, по-моему, даже на суде судья сказал, и я с этим согласилась: «Согласно принятому закону» я признаю свою вину. Можно сказать, я приняла эти правила, действующие на этот момент.

Об ожидании химии и соломенном доме

Для начала мы все-таки подадим апелляцию с адвокатом. Вот в пятницу мы ее подаем и будем ждать рассмотрения дела. Конечно, никаких иллюзий нет: скорее всего приговор оставят без изменений. Ну а дальше будем ждать направление. Вообще сейчас это происходит очень интересно, и никто толком не знает, как: кого-то очень быстро направляют даже без работы, и человек сидит там в общежитии за свой счет и пытается найти работу, а кто-то ждет место в общежитии. В общем, сейчас очень много людей, и, честно говоря, я даже пока не представляю, как это будет происходить. В любом случае, пока апелляция — за это время, я думаю, соображу, как и что, и примерно буду знать, куда поеду и что буду делать.

У меня была давняя мечта. Появилась она 15 лет назад: я хотела построить себе соломенный дом. Четыре года назад эта мечта начала потихонечку реализовываться. И вот можно сказать, что мы практически построили дом вдвоем [с мужем], собственными руками.

Пытаюсь все-таки еще что-то успеть сделать в доме — понятное дело, что всегда найдется, что еще доделать. Я очень старалась успеть что-то еще до Володарки. Что-то успела, что-то нет, вот сейчас доделываю.

От одной мечты к другой: сейчас мне хочется постепенно научиться делать лофтовую мебель. Поэтому я думаю, что когда-нибудь я к этому после химии обязательно вернусь. А может и на химии этому научусь. Я же не знаю, куда я попаду работать.

По-максимуму пытаюсь встречаться с друзьями, знакомыми, потому что общение — это, наверное, самое ценное, что у человека есть, и близкие люди, которые рядом с тобой — они, наверное, лучшее, что в принципе бывает в жизни. Хочется быть с ними больше и чаще. Ну и, конечно же, вот [мои четыре] собаки — я по ним очень скучала, они тоже очень скучали.

О будущем издания: «Все будет замечательно»

У нас замечательная команда. Наверное, все так говорят, но я считаю, что у нас лучшая команда. За эти годы собрались люди, для которых важно то, что они делают, важно, как это делают. И все самодостаточные, очень творческие, очень ответственные и вообще очень классные. У меня даже сомнений не было никаких, что если меня посадят, то тут будет все работать. Каждый знал, что он будет делать, и каждый это делал с еще большей отдачей, чем при мне — и это очень ценно.

Они смеялись, что я таким образом нашла способ, как соскочить с редакторства. Мысли у меня эти появились уже несколько лет назад, потому что я считаю, что надо все-таки больше давать возможностей более молодым журналистам и потихонечку уходить в тень. Все эти годы я к этому потихонечку-потихонечку шла, и думаю, что вскорости настанет тот момент, когда «Новы час» подхватит кто-то еще, как в свое время вынужденно подхватила его я, когда умер наш редактор — и издание от этого станет только лучше, интереснее, живее.

Поэтому в любом случае все в этой жизни делается только к лучшему. К сожалению, мы просто не всегда это в состоянии понять сразу. Поэтому, что бы ни случилось, я уверена, что с «Новым часом» будет все замечательно, и действительно, этот «новы час» обязательно придет, и мы еще вернемся — может быть, даже и в бумажном виде.