«Все разбурено». Беларуские силовики демонстративно громят квартиры при обыске

Проект «Разгром»

14 мая провластный телеграм-канал «Белорусский силовик» опубликовал кадры обыска в минской квартире оппозиционного активиста и экс-ресторатора Вадима Прокопьева. Авторы ролика стилизовали его под выпуск телепередачи «Квартирный вопрос», сравнивая фотографии интерьера «до» и «после»: поваленная мебель, разбитые зеркала и разорванная обивка.

По словам Прокопьева, покинувшего Беларусь еще до объявления итогов президентских выборов, силовики громят его квартиру не впервые: в августе 2021 ее «разнес КГБ».

Обыск, который оборачивается показательным погромом, стал обычной практикой беларуских силовиков, а видео из квартиры Прокопьева — даже не первое, которое было издевательски оформлено в духе известного телешоу. Такой же ролик из дома администраторки телеграм-канала «Каратели Беларуси» Янины Сазанович появился еще в апреле. В квартире активистки оперативники выломали паркет, разбросали вещи, опрокинули мебель и разорвали фотографии.

О разрушениях, которые оставляют после себя силовики, беларусы рассказывали и раньше. В сентябре 2021 года экс-ведущая БТ Катерина Пытлева опубликовала кадры, снятые после обыска в своей минской квартире: выломанная дверь, поваленная мебель и разрезанные фотографии.

Похоже проходил обыск и у бывшего помощника прокурора Евгения Бабака, позже осужденного к четырем годам колонии по обвинению в грубом нарушении порядка и разжигании вражды. В июне 2021 года силовики в бронежилетах ворвались к нему в квартиру и оставили после себя разбитое зеркало и рассыпанный по полу мусор.

В сентябре 2021 года сын барда Анатолия Кудласевича рассказал, что, когда его отца задержали, в квартире было «все разбурено», по полу раскиданы вещи, рассыпаны крупы и специи.

В ноябре 2020 года, через несколько дней после задержания анархиста Николая Дедка в поселке Сосновском, хозяйка его съемной квартиры Наталья Родионова вернулась осмотреть свое имущество. По ее словам, входная и балконная двери были выломаны, а окна — распахнуты.

Когда силовики могут взломать дверь

Во время обыска, рассказывает экс-адвокат Дмитрий Лаевский, силовики имеют право вскрывать запертые помещения и хранилища, если собственник отказывается открывать их сам, и если есть основания полагать, что там могут находиться предметы, связанные с совершенным преступлением. При этом следует избегать «не вызванных необходимостью повреждений» запоров и дверей.

Разумеется, в законе невозможно предусмотреть все ситуации: «такие-то вещи можно повредить, а такие-то — нельзя». Но если отталкиваться от правовой цели обыска, говорит юрист, то имеющейся формулировки УПК достаточно.

Лаевский отмечает, что право не следует понимать как подробную пошаговую инструкцию: достаточно общих принципов и норм, которые закрепляют эти принципы, в данном случае — принципа уважения прав и законных интересов граждан. Если есть объективные основания полагать, что в помещении находятся средства реального преступления, то вскрытие двери преследует правовую цель.

— Все остальное, повреждение другого имущества… Я не знаю, какую правовую цель это может преследовать. Я такой цели представить себе не могу, — говорит юрист.

Видео с обысков и тайна частной жизни

Согласно УПК, следователи «обязаны принимать меры для того, чтобы не были оглашены выявленные при обыске и выемке обстоятельства частной жизни лица, занимающего данное помещение, или других лиц».

Как уточняет Лаевский, закон не запрещает видеосъемку при обыске, однако неясна правовая цель публикации таких видео.

— Общий принцип такой, что, поскольку деятельность правоохранительных органов должна быть направлена на правовую цель, то и любое действие этого органа должно оцениваться исходя из того, направлено оно на правовую цель или нет. Публикуются они — чтобы что? Я не знаю, какая правовая цель тут может преследоваться, — рассуждает юрист.

Лаевский говорит, что публикация видео возможна лишь в том случае, если она не нарушает права и интересы участника процесса, причем нарушены или не нарушены его права — это вопрос, который каждый решает для себя субъективно.

— То есть кто-то сочтет, что это его права — ну, например, то же самое право на частную жизнь — каким то образом затрагивает. А кто-то может так не считать. Важно мнение самого человека, — напоминает экс-адвокат и уточняет: сведения о жилище относятся к охраняемой законом информации о частной жизни гражданина. На публикацию таких сведений требуется согласие.

— Если же человек согласия не давал, то, соответственно, большой вопрос, можно ли какие-то сведения публичить. А, повторюсь, принципиальный момент, касающийся деятельности любого государственного органа (не только силовых структур), состоит в том, что властные полномочия, которые у них есть, должны использоваться для правомерной цели, — повторяет юрист.

Имеет ли смысл жаловаться

На вопрос о том, может ли человек, посчитавший, что его права нарушены при обыске, добиться справедливости, Лаевский дает неутешительный ответ: действия должностных лиц органов дознания или следствия можно обжаловать только начальникам этих органов либо прокурору. Обжалования через суд беларуское законодательство в таких случаях не предусматривает, а эффективность жалоб начальству силовиков и прокурорам юрист оценивает как крайне низкую.

— Я не думаю, что сегодня найдется хоть одно должностное лицо от органов прокуратуры или следственных органов, которое может как-то критически оценивать деятельность, например, своих подчиненных либо, в случае прокурора, поднадзорных лиц касательно причинения ущебра гражданам. Просто я таких людей не представляю. Мне кажется, что возможность воспользоваться какими-то способами защиты на сегодняшний день осталась только на теоретическом уровне — она закреплена в УПК, но об эффективности говорить не приходится, — констатирует экс-адвокат.

Еще сложнее добиться от государства возмещения причиненного при обыске вреда, говорит Лаевский. Для этого необходимо, чтобы действия силовиков сперва признали незаконными.

— А кто признает такую незаконность? Ну опять-таки я в нынешней системе, какой она фактически является, не вижу просто таких субъектов. Я не вижу таких судов, прокуроров. Просто я не знаю, кто это может быть, — признает юрист. Впрочем, проблема, замечает он, существовала и до 2020 года. — Очень сложно было добиться того, чтобы какие-то действия были признаны незаконными, даже если они явно явно выходят за рамки разумного.

— Нужно было просто титаническую работу провести, и не всегда она даже давала результат. Вот даже когда в отношении человека было прекращено уголовное преследование за отсутствием состава преступления и дело даже в суд не отправлено. Вот там прямо написано в постановлении следователя, что нет преступления, человек невиновен, дело прекратить. Даже в этих случаях добиться какого-то возмещения — не то что соразмерного, а просто какого-то — было всегда очень и очень сложно, — вспоминает экс-адвокат.

Лаевский говорит, что в своей практике ни разу не видел, чтобы «была какая-то надлежащая реакция» на жалобы.

— И при всем том количестве нарушений, связанных с обысками, которые мне приходилось как адвокату обжаловать, я не помню ни одного случая — а таких случаев обжалования было очень много — я не помню ни одного случая, когда бы на уровне руководства следственных органов или прокуратуры была бы жалоба удовлетворена, — констатирует он.

Даже единичный случай компенсации послужил бы для силовиков отрезвляющим примером и заставил бы их работать «более взвешенно», считает Лаевский.

— То есть если даже один человек, который вообще к вам никакого отношения не имеет, получил такую компенсацию — это охраняет чуть-чуть ваши права и права других людей. А от Беларуси практически невозможно получить такое возмещение. Эта невозможность, как ничто другое, очень хорошо говорит о том, какие приоритеты у государства, — говорит он.

— Как только компетентный независимый суд начинает начинает признавать доказательства недопустимыми и выносить так называемое частное определение по фактам нарушения закона на предварительном следствии, то все это само по себе прекращается, даже без привлечения каких-то там сотрудников органов к ответственности. Просто они понимают, что практический смысл нечто нарушать отпадает, потому что суд на это отреагирует, — делает вывод экс-адвокат.

Обыск без оснований и документирования

Наиболее частое нарушение, говорит, ссылаясь на свой опыт, Лаевский — это обыск в отсутствие достаточных оснований.

Он отмечает, что формулировка статьи 208 УПК — «наличие достаточных данных полагать» — очень широкая, чем в отсутствие независимых правовых институтов ей легко злоупотреблять.

— Можно в отношении вообще любого человека, в отношении любого помещения сказать, что есть основания полагать, что там что-то может быть. Пришли, посмотрели: «А, к сожалению, нет. Но основания полагать были», — объясняет логику силовиков юрист.

Второе по частоте нарушение, по оценке Лаевского — неправильное документирование изъятых при обыске вещей и документов.

— То есть приходят, например, в организацию и изымают документы. Ну, вообще-то нужно составить опись и указать в ней каждый документ, который изымается. Но, понимаете, это же тогда надо сидеть там долго. Это же надо тогда, конечно, документы перебрать и изъять только то, что действительно нужно. Но когда мы находимся в такой ситуации, как сейчас, это делать ленятся или не хотят, — рассказывает он.

По словам Лаевского, часто силовики «просто коробками документы выносят» и указывают в описи, что изъяты не конкретные бумаги, а «10 коробок документов».

— А что там было в этих коробках? Что в них окажется, когда их вскроют? Это просто вот загадка. И это тоже давало и на практике порождало почву для злоупотреблений, — говорит экс-адвокат.