«Проснутся, сядут на свои бэтээрчики, приедут, с оружием раздадут гуманитарку, блокпосты поставят и уедут». Разговор с двумя херсонками о жизни под оккупацией

Д. Когда они хотели провести референдум в первый раз, у нас был первый митинг 5 марта.

М. Они привезли сюда ряженых. Мы думали, как вообще такое можно прокрутить? Мы не хотим в Россию, нам это не интересно. Какой у нас фашизм? Люди жили нормальной жизнью, все у нас было.

Д. Было видео, как со стороны Крыма заезжало очень много легковых машин ночью. Херсонцы засняли прямо с балкона.

М. Мы не могли понять, при чем тут легковые машины. Ладно, едут военные машины, а зачем легковые? А потом была новость, что везут сюда фальшивый митинг и хотят раздавать гуманитарку для картинки.

Д. И кричать, что мы хотим в Россию.

М. Они поняли, что здесь нет пророссийских, и хотели создать картинку. Херсонцы так возмутились! В первые дни перестреляли тут людей, запугали очень сильно.

Д. Сидели все в подвалах и боялись лишнее движение сделать. Херсонцы писали другим херсонцам: «Не провоцируйте, не провоцируйте».

М. Когда [российские войска] сюда только пришли, в центр вышел человек с флагом, священник. И люди в комментариях писали: «Зачем он вышел? Его же сейчас убьют, всех убьют!» Так боялись. Но когда узнали, что готовят митинг, херсонцы со всех районов пешком шли в центр, потому что транспорт не ходил.

Мы увидели, что стояла толпа людей. Было видно, что их охраняли военные. Не наши это были. Мы подошли прямо к ним, я говорю: «Здравствуйте! А что делаем, что здесь происходит?». Мне отвечают: «Не твое дело!». Я говорю: «Ну хорошо, а вы херсонка?». Она говорит: «Да, херсонка!». Я отвечаю: «Хорошо, покажите документы тогда мне». А она: «Вы мне покажите!». Я говорю: «Легко! Сейчас военное положение, мы все с документами ходим», — и полезла за паспортом. А она меня ударила в плечо. Такая злая была! Мы начали ругаться, и тут на наших глазах русские схватили человека из толпы и поволокли его по земле. А люди увидели это — и как бросились на них! Это же тогда начали в воздух стрелять.

Д. На первом митинге было более пяти тысяч человек. С каждым разом — все меньше и меньше. Потом начались жестокие разгоны, вот когда было шесть раненых, пенсионеру ногу прострелили. Светошумовые гранаты начали бросать. Теперь у нас митинги каждое воскресенье. В телеграм-каналах мы списываемся и знаем, что русские тоже это все просматривают.

Сначала митинги были в самом центре, на площади Свободы. Там же они хотели показать картинку для росТВ, что мы берем гуманитарку, что у нас референдум. Из-за наших митингов у них не получалось раздавать в центре гуманитарку, поэтому они начали разгонять так жестко.

М. У нас был очень большой митинг 13 марта — это день освобождения Херсона от фашизма.

Д. Люди сделали огромный флаг двухсотметровый. Люди идут и кричат этим русским: «Фашисты! Фашисты!». Это ужас. Они же тогда пытались тоже картинку снять, что мы не уважали наших дедов, что за памятниками не ухаживали. Возле Вечного огня снимали видео: «Вот какие херсонцы. Посмотрите, что украинская власть сделала». Каждый год мы с мамой ходили класть цветы у памятника неизвестному солдату.

Вот эти страшилки, что в России рассказывают, будто мы кого-то обливаем зеленкой или не уважаем — какой же бред. К 9 мая подключили Вечный огонь, памятники моют, а у нас сейчас сезон дождей. Ну ладно, хай моют.

М. Зачем гранитные памятники мыть? Они у нас и так чистые. И это картинку они сняли. Не знаю, для каких умственно отсталых это видео. Ну, мы не против, захотелось помыть — пусть моют.

Д. На нашем памятнике героям Небесной сотни они написали баллончиком «За детей Донбасса», вы представляете? Какой цинизм! Они оружием разгоняют безоружных людей за то, что они хотели стереть эту надпись. Это в тот день подстрелили шесть человек. Люди все равно выходят каждое воскресенье, но уже не в центре. Там сейчас раздают гуманитарку, а на площади Свободы два российских флага.

Сейчас снова хотят провести референдум. Говорили, что 27 апреля должен быть. Таксист недавно сказал, что перенесли на 30 мая. Это все по слухам. Херсонцы в группах обсуждают, как [пройдет референдум] — «бумажки соберут».

Они же у нас захватили здание СБУ, они позахватывали административные здания. У них есть все документы, если они захотят, то сделают так, чтобы голосование прошло. А как еще они сделают? Никто не придет голосовать, не будет никакого голосования.

Люди возмущались тому, что [в административных зданиях] оставили документы. Нужно было их сжечь. Например, военкомат — у них сейчас вся документация на руках: кто служил, когда, где. Люди говорят, что по квартирам выискивали, кто служил в АТО.

М. Мне кажется, что тут их [российских военных] постоянно меняют. Те, которые зашли в самом начале — это были одни люди. По ощущениям, те, что на митинге стояли, были очень испуганные. Они испугались, когда толпа на них ломанулась. Мы стояли от них в двух метрах — у них глаза были очень испуганные.

Д. В центре к нам пытался один обращаться, говорит: «Здравствуйте, девушки! Здравствуйте, девушки!» — а ему на вид ну лет 19-20! Пытается вежливо еще поздороваться. Они тут разные. Все равно это небезопасно — непонятно, на кого ты нарвешься.

М. Мы уже научились ходить мимо, игнорировать их. Но сначала мы были очень злые. Почему агрессия зашкаливала? Во-первых, потому что зашли, мы их сюда не звали, не приглашали. У нас по Антоновке бомбанули — попали в частный сектор, там погибли мирные. В Чернобаевке разбомбили дома — были погибшие. А когда они сюда заходили, люди пытались организовать сопротивление, готовили коктейли Молотова. Кого-то из мужчин расстреляли — у них не было шансов. Страшные видео такие были, людей в клочья разорвали. У нас знакомый был — он выскочил из бомбоубежища за едой для беременной жены. Попал снаряд, и его разорвало напополам.

Д. Вот это было в самом начале, и мы были очень злые.

М. Мы как-то шли за продуктами, с речки возвращались. А там у нас телевышки есть в центре. Они их захватили, стоят, охраняют. Какие-то две девушки стояли с ними, что-то беседовали. И мы им кричим: «Вы захватчики! Как вам не стыдно? Вы тут пытались референдум провести? Это наш город! Мы вас не звали сюда!». Не было даже мысли, что это опасно, что они могут стрелять. В общем, мы решили на них напасть словесно. А он нам говорит: «Это не ваш город, это русский город». А мы ему отвечаем, что здесь все время жили — я херсонка в четвертом поколении. И он нам отвечает: «Вы русские, вы просто забыли. Вы же по-русски говорите. Учите историю». То есть нам пришли с оружием напомнить, что мы русские. А мы украинцы русскоговорящие, но мы украинский знаем и отлично говорим на двух языках. Если надо, то и на английском пообщаемся.

Д. Да, наш город строили Екатерина II с Потемкиным. Но при чем это к нынешней России?

М. Раньше суслики здесь жили. Так что, теперь суслики будут претендовать на эту территорию?

Вот [российские военные] ездили на своих танках по городу, а мы ходим рядом. И не потому, что мы им доверяем — просто со временем человек перестает бояться. Это психозащита включается, ты же не будешь все время в стрессе жить. Мы цветочки сажаем, готовимся к весне. Имели мы их в виду! Мы на своей земле, все время бояться не будешь. Вот ходишь, живешь своей жизнью. Каждый день их видим — это параллельная реальность. Они в своей реальности живут, наверное, думают, что ХНР будет. А мы живем в своей реальности, ждем украинскую армию. Мы не вникаем в их правила, живем по украинским законам.

Д. Как говорится, хер им, а не Херсон.

М. Шутим постоянно, потому что в таких условиях юмор спасает.

Д. А насчет их правил мы ничего не слышали, если они и есть, то они нас не касаются.

М. В комендантский час ты и сам никуда не пойдешь.

Д. У нас магазины в пять вечера уже закрываются, город замирает — выходит мафия.

М. Раньше на выходных работали ночные клубы, были дискотеки, какие-то развлечения. Город как город. Все, что есть в столице, и у нас было. Только метро не было. У нас классный город, но пока так.

Д. Мама говорит: «Сейчас нас как будто вернули в девяностые». У людей квест: ты с утра выходишь искать, где купить еду, где дешевле, стоишь в очереди. В очереди, бывает, 20-30 человек стоит. Цены поднялись. До войны яйца стоили 30 гривен, сейчас 70. Даже сахар стоил 20, сейчас он стоит 70-80.

С лекарствами тоже не давали зеленого коридора. Когда вроде как договорились и нам довезли лекарства, то оккупанты выгребли часть медикаментов себе и только часть довезли до Херсона.

Вчера вот мы покупали мясо и начали думать, откуда мясо привезли. И одна женщина говорит: «Я сама печати ставила на документы — это мясо везли из Украины. Но это все через взятки». То есть русским дают взятки, чтобы провезти сюда продукты. Это неофициальная информация. Официально нам так и не дают зеленого коридора. Только пару дней назад у нас появилась на рынке колбаса. До этого вообще был дефицит, большие были очереди. Мы с 3 марта в оккупации, только сейчас начало появляться какое-то разнообразие. Но опять же, по завышенным ценам — они в три раза поднялись. И не у всех людей есть работа сейчас, ее вообще почти нет.

М. Люди стоят [на рынке], продают старый товар, чтобы себя прокормить.

Д. Наш мэр постоянно обращается к политикам через новости. Он говорит, что город должен продолжать функционировать.

Мы первую неделю за закрытой дверью работали, страшно было потому что. Какие-то бьюти-сферы на дому у себя работают: те же маникюры, педикюры. Любят люди осуждать, пишут: «Вот, как можно делать маникюр в такое время?» Да не важно, эта девочка сделает и пойдет за эти деньги прокормит свою семью в оккупации.

М. Стоит рэ фэ у нас в центре, раздает свою гуманитарку. Раньше у них ее вообще никто не брал. Сейчас мы иногда проходим и видим — стоит очередь человек сто. Честно говоря, они выглядят очень печально. Вот знаете, как шариковы какие-то. Я не хочу никого обижать, но правда, у нас в Херсоне прилично люди одеты. В каждом городе, понятно, есть разные слои, алкаши могут быть где-то там. Город небольшой, но мы нормально все жили, у людей была работа. А там стоят люди вот такие вот, я даже не знаю… Они взяли гуманитарку эту и сидят на лавочке стайками, как будто они не местные. И по сторонам оглядываются, осматривают город, как будто только заехали.

Д. Мы принципиально не хотим брать русскую гуманитарную помощь. Но мы понимаем, что могла бы подойти какая-то бабушка. Не у всех есть интернет, чтобы узнать, где купить продукты, не у всех есть возможности. Что ей, голодать, что ли? Но реально стоят какие-то очень странные люди. И опять же, нельзя к ним подходить.

Раньше наши активисты подходили к этой гуманитарной помощи, подходили снять видео и кричали: «Ганьба, ганьба!» и «Слава Украине!» В последние разы люди в штатском с оружием просто начали гнаться за вот этими мужчинами, которые подошли.

М. То есть гуманитарку раздают русские с оружием.

Д. Они как на работу у нас ездят. У них дислокация возле больницы. Там они поспят, проснутся, сядут на свои бэтээрчики, приедут, с оружием раздадут гуманитарку, блокпосты поставят и опять уедут.

Блокпосты у нас в городе есть, и через них пропускают за деньги — выехать [из Херсона] очень дорого. Взятки берут не на всех блокпостах, где-то просто так пропускают. Никто не знает, что в головах у русских. Бывает, спокойно пропускают, а бывает, что полностью проверяют машины, багажники. Есть разные блокпосты, там разные русские, что ли. Есть более снисходительные. Вот у меня клиентка в селе жила, говорит: «Один блокпост проезжаешь — они не проверяют ни телефоны, ничего. Едешь чуть дальше — мужчин заставляют снять футболки, проверяют телефоны, все-все-все».

Я как тату-мастер дополню, что многих мужчин на блокпостах раздевают и проверяют на наличие татуировок. В нашем салоне сейчас многие перебивают. Это так ужасно, когда ты в своей же стране перебиваешь герб Украины на «За ВДВ» или еще не дай бог какие-то знаки, что ты патриот. Символику всю забивают люди, чтобы вывезти детей и семью.

На автобусе сейчас 3 000 гривен до Одессы доехать, раньше это стоило 150 гривен. Это же на страх и риск [водителя], плюс бензин, плюс нужно останавливаться на каждом блокпосте — поэтому вот так цены взлетели.

Можно было бы выехать, но, как говорят, «твой дом — твоя крепость». Не хочется уезжать, потому что это все напоминает какой-то рэкет. Конечно, тут небезопасно — психологически просто ты привык. Ты выходишь, идешь в центр — они повсюду. Они ездят на БТР, на танках, утром каждый день выставляют блокпосты по районам, потом снимают блокпосты, ближе к пяти вечера снова ставят, а потом снимают. Люди ежедневно покидают город, увозят семьи. Они боятся за свои семьи, детей. Мы пока здесь, ждем ВСУ. Верим в ВСУ, ждем нашу армию.

М. А мэр в соцсети пишет каждый день, поддерживает город.

Д. Очень хороший у нас мэр.

М. Он с российскими военными не сотрудничает. Каждое утро [пишет]: «Доброе утро, украинский Херсон!». Мэр никуда не сбежал, он здесь, он поддерживает горожан. У нас тут работают сейчас машины, убирают город. Недавно субботник проводили, чтобы люди просто не падали духом. Кто-то уезжает, кто-то боится, потому что нас пугают, что здесь будет второй Мариуполь.

Люди, конечно, вообще не поддерживают [российских военных]. Мы русскоязычные, но мы проукраинские. Херсон — це Україна. Вот мы ходим на рынок, ищем продукты и видим — простые люди стоят в очереди. Всегда боишься, как бабушки будут [реагировать] — это же более уязвимое население.

Д. Тем более у нас захватили телевышку и у нас транслируют российские каналы.

М. Так эти бабушки говорят: «Подлюки, свои новости включают!». Мы и не ожидали. Знакомые рассказывали смешной случай. Стоит солдат со своим оружием, и проходит бабушка. Она сумкой его как долбанула!

Д. Там двое солдат было, так они разошлись по сторонам с этим оружием. Так что наших бабушек нельзя трогать. Херсон столько уже в оккупации, но никто не желает здесь видеть русских. Им здесь не рады.