«А зачем мы сюда лезем?». Экс‑дипломат вспоминает, как Беларусь участвовала в перезахоронении Кастуся Калиновского

Оползень

Я приехал работать в посольстве в декабре 2016 года, и уже в начале 2017 года сошел оползень с горы Гедимина. Похоронили Калиновского 22 ноября 2019 года, и я уехал меньше, чем через месяц. Получается, тема Калиновского прошла через всю мою дипломатическую каденцию в посольстве.

С горы периодически сходили оползни, потому что грунт нестабильный, это была очень серьезная проблема. И вот сошел оползень — и там обнаружили останки. Литовские СМИ сразу об этом написали, и я быстро увидел новость. Сразу же журналисты начали брать комментарии, историки заговорили, что это останки повстанцев 1863-1864 годов.

Это никогда не было большим секретом, что они там наверняка есть. Все легенды, свидетельства очевидцев в исторических источниках указывали на то, что, скорее всего, их там и похоронили. Сама гора Гедимина использовалась армией Российской империи как военный объект, и он был огорожен. Поэтому их там и похоронили, чтобы не было паломничества к местам [захоронения] повстанцев, чтобы стереть о них память.

В начале XX века какой-то энтузиаст ставил крест у горы, но не на точном месте, а где-то на ней. А так было непонятно — раскопки не проводились, разрешения не давали. Таким образом, природа сама вскрыла свои тайны.

Я прочитал об этом в СМИ — и сразу возникло желание, чтобы мы, беларусы, в этом всем участвовали. Но еще я подумал, что на моем уровне это примерно может и закончиться. Приду, скажу, что нужно участвовать — ответят, что не получится, не убедим [руководство].

Обсудили в посольстве и решили, что пока не будем торопиться и дадим возможность историкам изучить тему подробнее. Когда уже появились официальные комментарии, что с исторической точки зрения у них нет сомнений, что это останки повстанцев, вот тогда мы и подключились. Это было осенью 2017 года.

«Протолкнуть эту тему». Передача информации в бюрократической системе

Встретились с археологом, антропологом, съездили на место раскопок, собрали самую свежую информацию, проанализировали ее, сделали выжимку. Дальше с коллегами написали в МИД позицию посольства о том, что беларуской стороне надо в этом участвовать. Реакции не было. Написали второе [письмо], не помню когда — тоже. Мы выдвигали свои предложения и просили сформулировать публичную позицию МИД. На первом этапе это было сложно, и мы не получали ожидаемый ответ.

Чтобы протолкнуть эту тему, я написал около восьми писем за год с разными акцентами. Где-то с тем, что это исторически важно. Где-то с аргументом, что все равно эта церемония будет, и это неправильно, если мы не будем вовлечены в процесс. Где-то мне звонила пресса, и я пробовал упор делать на то, что вот журналисты звонят — и должна быть согласованная позиция, сам я не могу высказываться.

Какое-то время на мои письма не отвечали. Но бюрократическая машина очень сложная, поэтому причин, почему так, может быть очень много, не буду строить домыслы.

Как вообще выглядит лоббирование идеи? Сначала формируется позиция посольства. У нас все это было довольно ровно, мы просто вместе сели, поговорили и сошлись во мнении. Дальше позиция направляется выше, в МИД. Там у каждого посольства есть куратор. Это низовой уровень министерства, он на эту тему высказывает свое мнение, запрашивает дополнительную информацию, а потом передает начальству. Оно может сразу дать добро, или отказать, или, например, составить перечень вопросов.

Перед тем, как дойти до [главы МИД Владимира] Макея, письмо проходит этапы сбора детальной информации, чтобы у министра не возникло вопросов, на которые нет ответа. По бюрократической логике это всегда так работает.

После Нового года посольство продолжало артикулировать, что это важная тема. Что происходило в Минске в это время, не знаю. Журналисты звонили и в посольство, и в МИД, и общественный интерес так или иначе способствовал тому, что движение по вопросу активизировалось.

На совещании в АП решают провести еще одно совещание

В первом полугодии 2018 года тема вышла на уровень Макея. Благодаря этому все и получилось, потому что он поддержал позицию и посольства, и МИД, и посчитал нужным, чтобы Беларусь во всей этой теме участвовала.

В том же году прошли первые встречи в администрации президента. Там тему обсуждали с разных сторон — политической, исторической, гуманитарной, культурной и, наверное, идеологической, потому что там явно идеологи принимали в этом всем участие.

Я не участвовал во встречах, но, по отзывам, в администрации идею воспринимали скептично. Звучали фразы вроде: «А зачем мы сюда лезем? Это в Литве произошло, каким боком мы тут? А кто нам даст гарантии, что это Калиновский?».

С Калиновским это все-таки очень непросто. Мне кажется, для большинства тема виделась такой скользкой, потому что за нее получить по голове можно было легко. В МИДе всегда было проще, за предложения никто тебя отчитывать не будет. А в администрации сидят чиновники, условно: «А у меня начальник идеологического отдела, он считает, что нет, тут у нас идеология за Вторую мировую, а Калиновский с россиянами воевал, и как мы тут будем против своих союзников».

Тяжелый момент был после первого совещания в администрации. В итоге там договорились, что проведут еще одно совещание. С одной стороны, тему обсудили. С другой стороны, я воспринял, что на этом уровне все и погубится, администрацию мы не убедим. Потом прошла вторая встреча. Что я слышал — там тоже было непонятно, до чего договорились. То есть постоянно были эти моменты, когда казалось, что мы достигли потолка и выше уже не пробьем.

Но тут очень важна роль Макея — если бы он не подключился со своим влиянием, без его лоббирования этой темы у нас бы ничего не получилось, это 200%. Он и звонил, и писал письма, и тогда все стало гораздо проще.

«Нам показали череп Калиновского»

В 2018 году новый этап — это в ноябре, спустя год нашего лоббизма, наконец приехала экспертная группа. Решение о ее приезде приняли на одном из совещаний в АП. В ее составе были историк из Национальной академии наук, антрополог, два представителя Комитета судебных экспертиз.

Для них организовали очень хорошую программу: мы встретились с литовскими историками, посетили место раскопок, хотя все останки оттуда были давно изъяты, встречались в Вильнюсском университете с антропологом Римантасом Янкаускасом — главным [специалистом] по теме Калиновского, с археологом, посещали лабораторию.

Представители ГКСЭ старались свое личное мнение не высказывать. Им, мне кажется, было интересно посмотреть, как устроена лаборатория, оценить, насколько профессиональна литовская сторона, какое у них оборудование, как процессы происходили, насколько они качественные. Из тех отзывов, которые я слышал, они говорили, что гораздо лучше, чем в Беларуси — и технологии, и методика, и помещения, и лабораторная техника. Они хвалили литовцев и были впечатлены.

Нам показали останки, череп Калиновского даже, один из членов делегации подержал его в руках.

Внутри этой делегации был один человек, который говорил, мол, какой же Калиновский беларус, он поляк. Мне кажется, это хорошо отражает, как сложно нам было продвигать эту тему. Потому что на каждом из этапов ты сталкиваешься не только с отсутствием инициативы, [но и] со «скользкостью» темы — и все это в не очень комфортной среде, но при этом еще и эта идеологическая окраска… Но все остальные с ним не согласились.

Эксперты потом писали отчеты о командировке, делились своими выводами. Эти отчеты и позиции НАН и ГКСЭ стекались в администрацию, и на их основании там принимали решения.

Генпрокуратура ищет основания для эксгумации

Экспертная группа с литовцами обсуждала, как мы можем быть полезны. Главное, что их интересовало — это генетическое подтверждение [принадлежности останков] Калиновского. Этот вопрос звучал еще в 2017 году, когда мы собирали информацию, но со временем становился все более актуальным.

С ДНК Виктора Калиновского, брата Кастуся, самая сложность была в том, что надмогильный крест носил символический характер, историки это знали. Скорее всего, этот крест поставили наобум. И в этом случае роль играют каждые 20 сантиметров, когда можно промахнуться по настоящей могиле.

Нужно было получить разрешение вскрыть могилу. У нас это делается в соответствии с нормами, по которым вскрываются могилы обыкновенных людей, похороненных два дня назад. Здесь не было никакого исключения.

У Беларуси и Литвы есть соглашение о правовой помощи — например, поделиться информацией или передать преступника. Чтобы эксгумировать могилу, нужно было основание. И мы не могли просто из-за исторической важности это сделать, у нас по закону это не предусмотрено. Значит, нужно было, чтобы литовцы написали запрос о правовой помощи в Генпрокуратуру Беларуси, и на основании этого уже проведут эксгумацию.

Мы звоним литовцам, они говорят: «Слушайте, а как мы напишем его, если у нас уголовного дела нет? На основании чего?». Завести дело по факту смерти Виктора Калиновского — ну, это такое себе. То есть проблема чисто бюрократическая.

Наша Генпрокуратура сказала, что мы не можем вскрыть могилу, потому что у нас нет оснований. И все, и тема заглохла. Я копался в нашем законодательстве, искал варианты, звонил юристам, историкам. Но в итоге все решилось благодаря звонку Макея. Тогда сдвинулась тема с места. Мы свели напрямую специалистов и начальников, и они уже решали, как это сделать так, чтобы не нарушить закон. Тему разрулили.

В итоге вскрыли могилу летом 2019 года. Только одно дело получить разрешение на эксгумацию, а другое — как ее проводить, кто будет копать? Как определить человека? В итоге историк Вадим Кошман, который помогал добиться разрешения, сам же и копал.

У нас была принципиальная позиция, чтобы литовцы присутствовали при эксгумации. Они тоже хотели. Смогли убедить МИД, на раскопки приехали Римантас Янкаускас, представители литовских историков и посольство Литвы.

На второй день раскопок нашли какие-то останки. В итоге это оказались, кажется, животное и женщина. Но экспертизу провели так или иначе, подтвердился факт о том, что это символическая могила, а не настоящая.

На тот момент литовцам экспертиза была нужна уже просто чтобы пройти все этапы подтверждения личности. Чтобы подтвердить, что у них останки Калиновского, хватило остальных данных — череп совпал, комплекция, рост, совпадения по остальным повстанцам.

Разные мнения, сложный вопрос

В 2019 году литовцы начали обсуждать тему мемориальных комплексов и языков. Мне кажется, первой актуализировала тему языка наша диаспора. Активисты хотели, чтобы беларуский язык был на мемориальном комплексе. Они акцентировали внимание СМИ, и благодаря этому мы подключились к вопросу.

МИД нас поддержал — и в итоге написали ноту, которую передавали по разным каналам в Литве, что мы хотим, чтобы беларуский язык был и что мы готовы помогать по всем вопросам, связанным с Калиновским. То есть четко на бумаге это подчеркнули.

Вообще, я тогда злился и мне было обидно, когда в СМИ постоянно писали, что Беларусь ничего не делает по теме. Но сейчас я думаю, что, возможно, это и хорошее решение было — не информировать. Я допускаю, что если бы об этом много говорили, то возникло бы очень много людей, которые мешали бы этому процессу в Беларуси, вставляли палки в колеса.

Литовцы, по крайней мере некоторые, не ожидали, что беларусы подключатся к процессу. И нота для них была сюрпризом. Нам говорили: «Вы должны понимать, что у нас есть разные мнения и что это сложный вопрос». Откровенно говоря, были среди литовцев и поляков люди, которые были против добавления беларуского языка. Аргументация была в том, что беларусы никакого отношения к Калиновскому не имеют, это литовско-польское дело.

Тут нужно понимать, что литовцы и поляки всем этим занимались с самого начала вместе. Они сформировали комиссию в своих странах, не было секретом, что в церемонии должен участвовать президент Польши. И историки польские в этом участвовали на гораздо более глубоком уровне. И тут получается, что поляки и литовцы этим всем занимались, а беларусы потом со своим языком влазят.

Решение вопроса тянулось несколько месяцев, и они согласились добавить беларуский язык.

Еще всплыла в СМИ тема на пустом месте — не знаю, как — о том, что якобы литовцы готовы передать беларусам останки Калиновского, чтобы их перезахоронили там, в случае, если государство обратится с такой просьбой. Это полная чушь. Так вопрос никогда не ставился. И это было очевидно с 2017 года. Литовцы воспринимали эту церемонию как свою, они даже не думали о том, что кому-то что-то могут передавать. Это их история, найдено на их территории, они приглашают гостей к себе на церемонию.

«Лукашенко мог быть, литовцы бы никуда не делись»

Долгое время было непонятно, кто будет присутствовать от нас на церемонии. Но тут важный вопрос — а кого литовцы пригласят? Когда мы поднимали эту тему, из Минска поступал ответ: «А где приглашение?». Как мы можем о чем-то говорить, если нас никто не позвал?

Литовцы долго думали, кому адресовать приглашение. Они не хотели приглашать Лукашенко из-за напряженных отношений по БелАЭС и в целом. Тем более, догадываясь о его позиции по Калиновскому… Но если бы литовцы, например, пригласили президента Польши, президента Украины и премьер-министра Беларуси, то, я думаю, это восприняли бы у нас как демарш и никто бы не поехал. Это неуважение на уровне государства.

Поэтому литовцы написали всем: «Приглашаем делегации государственного уровня». Поляки определили свой уровень сами, у литовцев тоже президент был, украинцы прислали вице-премьера Дмитрия Кулебу, который сейчас глава МИД, от Латвии был министр образования, и у нас был вице-премьер Игорь Петришенко.

Формально мы сами могли определить уровень делегации, поэтому Лукашенко мог быть. Если бы Беларусь приняла такое решение, то литовцы бы никуда не делись, и Лукашенко бы приехал.

У нас уровень участия определили в самый последний момент, буквально за пару дней. И он мог быть, возможно, еще выше, если бы мы определяли это не в последний момент. Для меня и Петришенко стал сюрпризом. Когда у нас все затянули так до конца, я и не рассчитывал на какой-то сносный уровень.

Еще критиковали, что Беларусь не прислала на церемонию роту почетного караула. Минобороны было вообще выключено из этого процесса, на них это свалилось как снег на голову. Кто-то в Беларуси написал в министерство с вопросом, и те ответили, что не собираются посылать роту. Если бы тема всплыла немного раньше, если бы беларусы быстрее приняли решение, на каком уровне участвовать, то наверняка мы бы решили и этот вопрос. Но он всплыл в самый последний момент.

Полный провал, или Мегауспех

Черновой вариант речи писал я, потом дополняли коллеги. Дальше ее подписывал посол, это отправлялось в Минск, там куратор переделывал, согласовывал у начальника, потом это переходило на уровень замминистра, дальше это направлялось в Совмин — и это уже получал Петришенко и его помощник. Он сам работал с вариантом, который мы прислали. И та фраза, которая наделала много шуму, что «заветы повстанцев нашли свое продолжение в лозунге: "За моцную і квітнеючую Беларусь"», — это его изобретение.

Я написал про пароль повстанцев, и на одном из этапов фразу просто убрали. Но другой человек на более высоком уровне согласований вернул ее — и она прошла дальше и дожила до финальной речи.

У нас была хорошая речь на беларуском языке. Он ее не сильно поменял, просто он добавил вот эту штуку, в итоге все сфокусировались на этом и не услышали других вещей. Фраза о «не использовать Калиновского в политических целях» — это, я думаю, его формулировка была. В речи от МИД было о том, что эта фигура должна объединять, а не разделять.

Потом Петришенко освистали на улице. Внутри зала это было слышно, но там такой реакции не было. И мне обидно было, честно говоря. Я, в принципе, понимаю, почему. Потому что полный информационный провал, общество беларуское не информировали и была уже сформулирована точка зрения, что государство совершенно никак не участвовало и полностью провалило всю эту тему.

Естественно, туда люди ехали уже с недовольством по отношению к посольству, МИДу, властям. Поэтому людям, которые туда приехали, было важно высказать свое отношение. И эта фраза, которую Петришенко вставил, стала спусковым крючком, который спровоцировал негативную реакцию.

О всей проделанной работе МИД рассказал за пару дней до церемонии, но это уже мало кого интересовало. Из СМИ вроде почти никто не написали об этом.

Для меня было три самых важных момента, которыми я горжусь за всю мою дипломатическую работу. И один из них — это вся тема Калиновского, весь процесс, как удалось из совершенно невыигрышного, невозможного, казалось бы, дела получить такое. В 2017 году я не верил и считал, что если замглавы МИД приедет, то это будет мегауспех.