«"Будем тебя на фоне герба снимать, как у вас там это делается". И засмеялись». Рассказывает едва избежавший экстрадиции из России администратор чата «Лида для жизни»

В 2002 году я уехал поступать в институт в Россию и по сути там и остался. Получил высшее образование, работал, постоянно мотался в Беларусь. Приезжал несколько раз в год в гости к своим родным в Лиду.

Когда учился в школе, думал поступать в Минск в БГУИР. В Минске тогда уже было распределение после институтов, обязательно два года надо было отработать где-то — уже ограничение свобод. Близился 2003 год, начинались рассмотрения о пожизненных президентских сроках Лукашенко. На семейном совете решили, что нет смысла в этом деле. Поехал поступать в Москву. Поступил в Московский автомобильно дорожный институт на специальность «инженер-эколог».

Работал в отделе по работе с общественностью в «Greenpeace России» с 2004 по 2007 год. Информировал людей о работе Greenpeace в России, об экологической обстановке и путях решения данных проблем.

В общественной организации особо много денег не заработаешь, а жить в Москве все-таки недешевое удовольствие, нам с другом пришлось уйти в свой бизнес. У нас было несколько интернет-магазинов. Сначала работали совместно, а с 2009 стали вести деятельность отдельно, вел несколько собственных интернет-магазинов: от русских народных сувениров до бижутерии. Последним был интернет-магазин рюкзаков для путешествий. Сейчас это все накрылось медным тазом.

Жена из Омска, из Сибири, с ней познакомился через интернет. Женились в 2011-м, сыну четыре года.

В России тоже не все в порядке с Конституцией, нам просто-напросто в Москве не дают детский сад, и жена постоянно с сыном сидит, не работает нигде. И работа была на мне одном. Деньги накапливались, накапливались, а потом очередной экономический кризис это все съедал. Мы так и жили на съемных квартирах. Получилось, что живем на съемной квартире, я еще снимаю офисное помещение, расходы очень немалые, и в марте случается то, что случилось. Грубо говоря, мой бизнес практически умер.

Начало. Стал администратором «Лиды для жизни»

У нас начался карантин в России. Сидел дома и наткнулся на выпуск [«Страны для жизни» о том, как Сергей Тихановский] приезжал в Лиду. Послушал, ребята рассказывали про свои проблемы. Позже я узнал о том, что те, кто приходили на встречу, тогда еще просто с блогером — я не знал, кто такой Тихановский — на них завели административные дела, некоторым дали штрафы и, по-моему, человека четыре тогда посадили на сутки. Меня особенно возмутило, когда один из 15-суточных был Паша Палейчик, наш фельдшер скорой помощи, а вторым был еще один человек, который был многодетный отец, у него три дочки, по-моему, и его посадили на 15 суток.

Меня это жутко возмутило, потому что абсолютно ни за что человека задержали, три малолетних ребенка. После этого случая я списался со своими знакомыми из Лиды, возмущенный, как, что произошло. И мне сказали, что есть такой чат «Лида для жизни». Я подписался на этот чат, в нем было человек 200, активных было человек десять, все друг друга уже знали. Там просто сидели ребята, которые возмущенно обсуждали эту тему о задержаниях, собирали деньги и продовольственные наборы. Чисто волонтерская деятельность, абсолютно такая безобидная была.

Мне тоже захотелось помочь, написал в чат. Мне скинули карту общего сбора, но я сказал, что общим картам не особо доверяю, хотел бы выйти напрямую на семью этого человека. Меня связали с его супругой, скинули карту, и я сбросил символическую сумму, чтобы поддержать их. Для людей, которые живут в частном доме и не богаты, это все очень тяжело. После этого мы стали более близко общаться с лидскими волонтерами.

Понимаю, как [потом] легко могли меня вычислить. Дело в том, что, когда я пришел, это был мой личный аккаунт, он был абсолютно открыт, с фотографией, с видимым телефоном, со всем на свете. Писал в чате, что нахожусь в Москве. Никакой конспирологии, ничего такого не было. Еще тогда, когда внешне не относились серьезно к деятельности Тихановского, было понятно, что сотрудники силовых структур уже следили за всеми чатами, скриншотами, уже этим всем делом занимались, за любым высказыванием следили. В тот момент они уже знали обо мне.

Общаясь в чате, я познакомился с тогдашним его владельцем, рабоче-крестьянским лидчанином. Когда Тихановский приезжал [в регионы], он предлагал всем создавать чаты, и просто ребята решили создать. Просто был открытый городской чат. И когда я узнал, что за [создателем чата] следят постоянно — он говорил, что, грубо говоря, не может выйти даже на порог своего дома и видит, что за ним круглосуточно следит милиция местная или машины без номеров — я сам тогда сказал, что понимаю, насколько ему это тяжело, предложил его обезопасить: «Меня это не напрягает, я живу в России, это будет безопаснее для вас». Человек сказал мне «большое спасибо» и перевел на меня чат. Просто-напросто тогда хотел прикрыть людей, знал, какая ситуация тяжелая в стране, думал хоть чем-то помочь. Не думали, что это зайдет так далеко. Никто не предполагал, что через год будет происходить то, что происходит сейчас.

После каждого триггера, будь то когда взяли Тихановского, будь то когда взяли Бабарико, чат рос в геометрической прогрессии. А 9 августа он вообще улетел очень быстро, буквально за два дня с двух тысяч достиг восьми тысяч. Тогда интернет обрубать начали, и все пошли в телеграм.

Я на каком-то этапе открыл для себя, что [владею] умением написания текстов и правильной расстановки вопросов. Если возникал какой-то триггер определенный, когда в чате многие прямым текстом кричали «пора мочить ментов» и все остальное, я расписывал, что надо думать головой, не надо сгоряча все делать. В некоем роде студил вот этот вот первоначальный всплеск эмоций. Глушились эти вот призывы ни о чем, потому что когда уже стало понятно, что за чатами следят и открыто в чат нельзя никаких вещей писать, просто-напросто это убиралось, чтобы обезопасить людей. Потому кто-то пишет какую-то провокацию, ему кто-то отвечает, и потом этот человек попадает на сутки, на штрафы, еще на что-то. Зачем?

Занимался в основном тем, что людей просил, чтобы они думали своей головой, чтобы анализировали, чтобы это было не эмоционально, а именно головой. В сентябре была самая тяжелая работа, потому что очень много было провокаций, очень много было людей, которые выступали за определенные действия.

Очень часто спорил с нашими так называемыми «радикалами», которые непонятно, были ли реальными людьми или это все-таки были сотрудники какие-то. Если человек открыто пишет в общественном чате о радикальных вещах, он или юн и глуп и не понимает всей ответственности написанным словам, или это реально люди, целью которых и была провокация. После каждой такой акции потом приходят не к тому радикалу, который это придумал, а практически к любому жителю города, который участвовал как волонтер или наблюдатель в предвыборной кампании, тем, кто был замечен на митингах.

Как бы сейчас ни пытались столкнуть лбами, что надо было делать по-другому, что надо было идти до конца, я не считаю, что это надо было делать в тот момент, потому что беларусы не были к этому готовы. И я сам по себе человек такой, пацифист, но не в том плане, что кукловодил и людей обламывал, а именно [убеждал, чтобы] здравым смыслом они руководствовались.

В российском суде [во время рассмотрения запроса об экстрадиции] это по сути было параллельно, но я там высказывал: да, посты я делал, когда воскресные марши были по всей стране. Я это объяснял так, что, ребят, люди выходили по всей стране в любом случае после 9 августа. Если бы это не было какой-то организации, то это был бы полный хаос.

В Лиде у нас 9 числа еще было относительно тихо, люди пришли к зданию исполкома, где-то две с половиной или три тысячи человек, там не было никаких стычек, люди где-то в полдвенадцатого разошлись спокойно. На следующий день к нам приехал гродненский ОМОН в город, и началось то, что было по всей стране: избиения, выстрелы и взрывы. Тогда не было никакой организации, тем более не было никакого интернета, и когда эти дни оттепели начались, люди начали выходить.

Все серьезно прорабатывалось и готовилось, чтобы люди шли именно по определенным местам, чтобы не было нарушений правил дорожного движения, не было никаких провокаторов. Если кто-то кричал, обязательно надо было всем от него уходить. Мы показывали, что это был реально ненасильственный протест. Это не один я так делал. Понятное дело, что на меня хотят все шишки повесить.

Маршруты ненасильственных маршей

Мне было сложно планировать маршруты маршей, потому что все-таки я столько лет не живу в городе. Если я еще центр, какие-то места, районы знаю хорошо, то даже банально магазины, где там что сейчас находится… Текст составлялся совместно, и мы решали с определенными людьми, как это все сделать максимально безопасно для самих жителей.

Определенные люди — лидчане, которые живут в городе. Кто-то уехал, но есть «партизаны» так называемые. Партизаны — это люди, которые занимались каким-то наблюдением [на участках для голосования], какими-то предвыборными подготовками. Эти люди, которые были в том числе и наблюдателями, они, возмущенные этим делом, старались чем-то еще помочь. Огромная команда на самом деле работала по Лиде в том числе.

Нам никогда не присылали маршрут из Варшавы или еще откуда-то. Мы всегда были независимыми, сверху никакого общего плана или еще чего-нибудь не было. Это было мнение лидчан, а я со своей стороны мог помочь в написании какого-то текста, разработке каких-то более безопасных вещей: как поступить, как что делать. Если забежать немного вперед, человек, к которому отношусь с большим уважением и которого, к сожалению, нет с нами — Витольд Ашурок — который у нас был по Лиде, вот как раз-таки и с ним очень много общался до этого. К сожалению, так и не смог с ним познакомиться живьем. Мы с ним тоже обсуждали эти марши, и он очень серьезно относился к этому всему делу. У него тоже было важным пунктом, чтобы никто не пострадал, самое главное для нас было, чтобы не было никаких задержаний, чтобы это все происходило максимально мирно.

За администрирование денег не получал. Знаю, что когда началась активная охота за админами «Страны для жизни»… Когда эти люди преследовались и вынуждены были уезжать из страны, знаю, что многие фонды помогали этим ребятам. Но я в это даже не лез, у меня был специальный пункт, что не возьму денег, пока мы не победим, иначе такая победа ничего не стоит. Сейчас ситуация немножко изменилась, потому что у меня все рухнуло. Но в тот момент не было никаких поддержек, ничего.

Общение с другими администраторами было. Мы обменивались опытом, и все остальное. Если были какие-то здравые мысли у других администраторов, то друг с другом ими делились и на основании этого делали дальнейшие выводы. Что касается акций и обсуждения, понятное дело, что были репосты из других каналов, чатов, но это все равно было все полностью автономно.

Задержание. «Давно морально готовился к беларускому плену»

Задержали где-то в полдевятого утра 17 марта по дороге на работу. Жена с ребенком еще спали, я прошел метров 50 от подъезда. Сзади позвали по имени, повернулся, увидел, что стоят человек шесть. Уже тогда понял, кто эти люди. Они показали удостоверение — я не спрашивал ни фамилии, ничего, было важно, какая служба. Честно признаюсь, давно знал, что по мне идет разработка. Когда показали удостоверение, увидел, что там написано «ФСБ России». Даже могу сказать, что немножко выдохнул в тот момент, хотя понимал, что могут в какой-то бус посадить и дальше передать [силовикам из Беларуси]. На самом деле вежливо абсолютно со мной пообщались, провели в сторону микроавтобуса без опознавательных знаков, туда посадили. Все время была такая дрожь, когда не понимаешь, что будет дальше.

Как потом узнал, задерживали сотрудники ФСБ и уголовного розыска. Довольно серьезные организации. Было человек шесть, и потом видел, что со стороны на расстоянии 20 метров шли [другие]. Понимаю, что их реально натаскали коллеги из Беларуси, потому что когда везли в бусе, сотрудник говорил: «Николай, только без резких движений, руки на рюкзак». Абсолютно спокойно разговаривал с ними, говорил: «Ребят, у меня жена, ребенок, иду на работу, думаете, с гранатометом буду ходить?». У них было небольшое напряжение, но довольно быстро заметил, что это напряжение у них спало, они поняли, что я не террорист. Была еще такая шутка в микроавтобусе, они сказали: «Ну что, будем сейчас тебя на фоне герба снимать, как у вас там это делается». И засмеялись. Понятное дело, они по своей личной линии общаются друг с другом.

Когда на микроавтобусе завозили в Северный ОВД, это было неким облегчением, как бы это ни звучало. Я, конечно, не был рад своему задержанию, просто давно морально готовился к беларускому плену, а не к общению с российскими сотрудниками МВД. Общаются как с белым человеком: на вы, не хотите ли то, не хотите ли се, в туалет. Что сотрудники ОВД, что сотрудники российской прокуратуры говорили, что от российской стороны претензий нет, что выполняют договор 1993 года по высылке людей по запросу страны СНГ.

Везде было отношение человеческое. Ну, в плане человеческое. Понятное дело, отношение как к человеку, задержанному по определенному делу. Но никакого прессинга, не знаю, даже банально, когда одевали наручники, каждый раз спрашивали, не жмут ли они мне, и ослабляли, если хоть немного жали.

В отделе. «Почему вы решили, что меня интересует ваш телеграм?»

Знал, что в Беларуси было заведено дело и что подали в розыск. Не строил из себя какого-то незнающего человека, понимал и был в некоем роде спокоен. В ОВД сказали, что заведено уголовное дело. Назвали аналог российской статьи.

В отделении сидел некий человек в гражданском, который не представился. Реально в течение минут 20 общения с ним был уверен, что это просто местный сотрудник, которому показания дают, или фээсбэшник. Этот сотрудник попросил разблокировать телефон. Понимал, что нет смысла [сопротивляться], не отвергал, что являюсь администратором телеграм-канала, без проблем разблокировал мобильный телефон и задал этому человеку в лоб вопрос: «Вам телеграм тоже разблокировать сразу?». Он поднял глаза и спросил: «А почему вы решили, что меня интересует ваш телеграм?». Сказал: «А что, не он интересует, что ли?». Он промолчал и махнул головой. Разблокировал свой телеграм-аккаунт, он начал в нем ковыряться. Он не совсем понимал, как работает телеграм. Это был человек лет 50-55, наверное, старался абсолютно вежливо общаться.

Когда дал телеграм, первое, за что он цепанулся, был пост в чате к 25 марта, и там от имени канала был репост из МКБ, что 25 марта «День воли». Он спросил, мой ли это пост. Сказал, что другого администратора. Показал ему, как найти мои сообщения. Если писал в открытом доступе, смысл скрываться, если то же самое мог прочитать любой в чате. Стал ковыряться в моем телефоне.

Потом эти процедуры по отпечатку пальцев, поводили по отделению полиции — все вежливо, абсолютно корректно, со всеми поговорил. Когда назад вернулся, этот человек спрашивал пароль от двухэтапной аутентификации. Реально не помнил, но была прикреплена электронная почта все равно, чтобы не забыть. Понимаю, что многие скажут, что это глупо делать, но у меня оно было, и вот тогда он позвонил кому-то по мессенджеру, вроде по Viber или WhatsApp, и на другой стороне я услышал характерную манеру разговора сотрудника беларуских силовых структур. На тему того, что «что там, наш красавец, как он там» и все такое с акцентом таким. И тут понимаю, что он общается со своим молодым коллегой, и что его коллега — это сотрудник из Беларуси. И только тогда я понимаю, что человек, с которым я общался, был сотрудник беларуских силовых структур.

Он изъял два телефона, на листе A4 от руки [написал] расписку о том, чтобы я явился в Минск, позвонил по такому телефону и мне их вернут. Понятное дело, это было сделано просто формально. И доступ удаленный получили к моему аккаунту. Потом увидел, что в чат вошли со стороннего устройства. При том, что — возможно, это было связано с VPN — было указан Киев как местоположение. Они довольно быстро они начали удалять людей из нашего чата. Потом, так как владение находилось в нормальном месте в защищенной стране, то этот аккаунт удалили.

Этого человека больше не видел. Может, это был сотрудник при посольстве, может, специальный сотрудник, который поехал в командировку, не могу сказать.

В этот же день повезли в прокуратуру, взяли объяснения. Прокурор, который изначально вел мое дело, когда посмотрела материалы и то, что ей присылали — ей тоже присылали по мессенджеру, видимо, коллеги из прокуратуры Беларуси — она долго не могла понять, за что меня надо задержать. Когда присылали новое сообщение, спрашивал, что там шлют. Она говорила, что слали переписки чатов. Говорила, что за это в России могут штраф дать. Даже дала написать расписку, чтоб я при первом же запросе явился в прокуратуру, сказала, что, скорее всего, отпустит домой. Потом она сказала подождать в конференц-зале, часа полтора с сотрудниками просидели там, и потом просто-напросто пришел еще один сотрудник, сказал, что, видимо, прислали запрос из прокуратуры Беларуси, что в любом случае не отпускать, сразу же задержать, и повезли опять в отделение полиции. В этот же вечер завели в ИВС на «Бабушкинскую».

Суд отправляет в СИЗО. «У вас шансов ноль»

Скажу честно, что, когда узнал в первый раз в сентябре, что по мне уже начались какие-то телодвижения, небольшой мандраж был. Понятное дело, что это неприятно. Мои знакомые люди, коллеги, которые поуезжали за границу, говорили: «давай, пора тебе уже». Понимаю, что режимы… есть в них что-то схожее, если взять российский, кремлевский, грубо говоря, и беларуский. Я объяснял: здесь жена с ребенком, я их не брошу, буду работать до последнего из России.

Более того, скажу, что… виню себя за это, но моя жена не была в курсе дел, которыми занимался, для нее это действительно был очень большой шок. Я их оберегал. Не хотел уезжать ни от своей жены, ни от своего ребенка. Все бросить и уехать, понятное дело, очень сложно. Все-таки надеялся на то, что… ничего не нарушаю. Понимал, что в обычном, нормальном человеческом обществе это не является супернарушением закона. Когда попал в места не столь отдаленные, лидчане писали письма с удивлением и не понимали, за что посадили, говорили, что всегда боролся с радикалами и выступал, чтобы все проходило в рамках закона.

Жена пришла в тот же вечер [после задержания] в отделение, поесть принесла, спросила, что надо, а я, понятное дело, увидел ребенка, жену, пять минут дали. Толком даже не подумаешь головой, что надо делать. Вроде надо нанимать адвоката, но понимаешь, что это недешевое удовольствие, и я не хочу, чтоб семья страдала в этом плане, затрат лишних.

Когда [18 марта] произошел суд [об избрании меры пресечения], там был адвокат, предоставленный судом. Такой человек, который сидит в роли мебели, который сразу сказал, что «у вас шансов ноль». И нет смысла вообще что-либо делать. Я, честно, тогда сидел и понимал, что все, конец, но готовился к этому давно, поэтому не было каким-то там шоком жутким.

Когда суд практически заканчивался, вбежала в зал заседания адвокат «Гражданского содействия» Мария Красова. Она высказалась нелицеприятно в адрес того адвоката, потому что она была моим адвокатом, но ей не сообщили, что суд будет происходить. Вообще, когда были какие-то телодвижения по суду, адвокату ничего не сообщали. Если она сама не уточняла, была в полном неведении, что у меня там суд, что переносы, еще что-то в этом роде. Она передала, что «Николай, не переживайте, будем за вас бороться, там уже во всех СМИ».

Честно признаюсь, это было безумное облегчение всему моему организму, потому что потом, когда завели в камеру ожидания в суде, ждал конвой, который должен был в СИЗО вести, первые полчаса реально даже сидел улыбаясь, потому что знал, что есть защита, люди, которые будут этим заниматься. Это действительно очень большое облегчение было.

Проблема российского законодательства

В России, конечно, тоже очень много таких жутких разбирательств и дел. «Проблема» для российского законодательства — это то, что они подписали конвенцию о правах человека. Больше полугода Россия не имеет права держать [в СИЗО] человека, которого обязаны экстрадировать.

Либо это все делается втихую на голове с мешком сразу, либо, если попадаешь в судебный процесс, уже находишься под некой защитой России, не могут просто так вывезти.

Слежу сейчас активно за так называемыми своими коллегами — ребятами, которые задержаны, в России сейчас находятся — и вижу, что главная задача адвокатов — стараться максимально придержать эти шесть месяцев, которые они находятся в России. А после шести месяцев их обязаны освободить по закону Российской Федерации. По-моему, 22 июля должны Алексея Кудина освободить, если не произойдет экстрадиция. Как понимаю, скорее всего, до этого дойдет. Очень надеюсь, что их будут держать до истечения шестимесячного, делать вид, что все было в рамках законодательства, без нарушений прав человека.

В СИЗО. «Все серьезные зеки, а у вас как цирк какой-то идет»

После суда отправили в СИЗО-7 на карантин на 15 дней. Потом в СИЗО-4 перевели. Относились удовлетворительно. Опять же, готовился морально к худшему.

Могу такой относительно смешной пример [привести]. Когда были в СИЗО-7, утром обход, выходил из камеры, руки на стену, чуть чуть погладили и спокойно заходишь. Когда перевели в «четверку», был интересный момент. Во время утреннего обхода по аналогии просто-напросто ставим руки на стену, на что нам сотрудники сказали: «Ребята, вы что, издеваетесь? Мы что, фашисты, что ли, зачем так становиться?».

В «семерке» встретил кучу беларусов. С одной стороны, вроде обрадуешься, с другой — не понимаешь, вдруг засланный казачок. Видимо, с какого-то момента всю эту базу розыскную беларускую полностью слили российским правоохранительным органам. Потому что там были люди, которые сидят за украденную бутылку водки по запросу Беларуси, за украденный велосипед. Когда поступали туда, там сидели ребята из Узбекистана, из Молдовы, грубо говоря, разбой, фальшивомонетничество, еще что-то. Когда подходила беларуская команда и называла, кто за что сидит, даже сотрудник тюрьмы начинал смеяться: «У вас все в Беларуси такие безобидные? Все серьезные зеки, а у вас как цирк какой-то идет».

Когда познакомился с беларусами, которые шли по уголовным статьям, которые уже сидели в Беларуси два-три срока, они все повально сидели, писали письма в суды, в ЕСПЧ, хоть они им и не помогали, но каждое письмо давало отсрочку. Зеки, которые знали, что такое беларуская тюрьма, всячески пытались удержаться в российских СИЗО и писали эти документы. Один мужчина, не помню, из какого города, понаписывал на четыре месяца. У него куча квитков, он постоянно писал во все эти инстанции, чтоб его не переводили в Беларусь.

Встречу с женой может дать только следователь из Беларуси

Когда поступил в «семерку», это была среда, Мария [Красова] сказала, что в пятницу приедет и все обсудим. Все нормально, ждал ее в пятницу. Проходит пятница — нету, суббота, воскресенье, понедельник — нету, конец вторника — никто не приезжает. Думаю, что-то не понял, вроде как адвокат сказала приедет, а ее нет.

Во второй половине дня сотрудник тюрьмы сказал, что пришли на следственные действия. Думал, что это адвокат, спускаюсь, а там прокурор, которая дело вела. Она дала кучу листов, типа скриншотов чата, хотя это тоже не были скриншоты, а перепечатано в ворде. Даже я не мог бы физически вспомнить, было ли это в сентябре или не было. Тот аккаунт не существует сейчас. Там можно было написать, что угодно. Почитал листов пять, и там не было ничего особенного. Вплоть до того, что «Доброе утро, Лида» написано.

Прокурор сказала, что по делу есть некие проблемы. Она сказала, что согласно этому договору 1993 года есть некая правовая дыра. Свидания и передачи назначает следователь, который дело ведет, или прокурор. А так как дело ведется в Беларуси, разрешение на посещение жены или на передачи может дать либо прокурор Беларуси, либо надо писать заявление в посольство Беларуси в Москве. А так нельзя вплоть до того, что адвоката не пускают. Она сказала, что в России к вам нет никаких претензий.

Говорю: «Вообще красиво просто получается». Нет претензий, но сижу, нет ни защиты, ничего. Тем более, извиняюсь, взяли в одной одежде, в одних трусах, носках, и должен в этом как-то жить, получается.

Где-то через два дня дошла адвокат, ее допустили. Но сказала, что жену все равно не пускают, потому что разрешение может дать только следствие беларуское. Ее так и не допустили на свидание ко мне. Один раз пришла 20-го апреля, когда был суд [о продлении срока ареста]. В суде ее только увидел за все это время. Передачи тоже как-то дожали и разрешили. Первую получил, наверное, день на десятый, когда находился в СИЗО. Был в одном комплекте одежды, зима была, и только вот на десятые сутки пришла передача, чтобы хотя бы одежда была.

С беларускими силовиками не общался. Знаю, что когда суд объявляет, что высылает, то до окончания полугода с момента задержания государство должно прислать запрос, что действительно хочет забрать. Знаю, что люди сидят в СИЗО по пять месяцев — суд признал, что их надо экстрадировать, но государство просто на них забило. И люди просто досиживают свои полгода. Государство о них ни слухом, ни духом. А в моем случае уже 30 марта приходил запрос из прокуратуры, чтоб выдали.

Плюс российских тюрем — у них есть электронная почта, которая приходит. Письмо приходит в течение двух суток задержанному, он отвечает и в течение двух суток получает письмо назад человек. Очень быстро, очень удобно, бывало так, что сижу в восьмиместной камере, если кому-то приходило одно письмо в неделю, то мне в неделю порядка 10-15 писем в неделю электронных. Это, конечно, безумно поддерживает. Когда была задержка в письмах, понимаешь, что тучи сгущаются. Если бы этого не было, то выпал бы из информационного пространства. Люди сидят, им показывают БТ и говорят, что их все бросили. Это, конечно, жутко.

Внезапное освобождение и «скрытая экстрадиция»

В СИЗО оставался до 28 апреля. 20 апреля был суд [о продлении срока ареста], на котором определили, что будут сидеть до 17 сентября. 28-го пришла [адвокат] Мария, и мы с ней довольно долго, наверное, часа четыре сидели, заполняли бумаги, готовились к апелляции. Часов в пять вечера, когда разошлись, подхожу к своей камере, сотрудник спросил, как фамилия, сказал: «Собирайся, тебя выпускают». Говорю: «В смысле?». Он такой радостный идет, говорит: «В прямом, тебя выпускают».

Честно, когда услышал… Обычный, здравомыслящий человек будет рад этому сообщению, а я очень сильно напрягся. В камере сокамерники давай меня поздравлять, потому что им тоже сообщили. Даже место уже было занято другим человеком. Я им объясняю реально с таким лицом напряженным, что если сейчас не затолкают в бус и не увезут, то как-то выдохну, потому что не понимаю, в связи с чем. По территории СИЗО шел еще час, наверное, до выхода, пока туда-сюда, и когда перед выходом отдали паспорт, деньги, которые переводили, и дали постановление суда, только там прочитал, что Генеральная прокуратура Российской Федерации отказывается в выдаче гражданина такого-то. Как сказала потом адвокат, что это просто один на миллион.

Стою перед этой дверью, где, извиняюсь, дырка, в которой видишь свободу, и выпускают за дверь. Реально думаю, ну, либо адвокату сообщили и сейчас ее увижу, либо реально было полное ощущение того, что сделаю максимум шаг и что-то случится. В принципе, не подвела чуйка, потому что открылась дверь, сделал реально один шаг на свободу, ко мне подбегает полицейский, представляется младшим участковым. Он сказал, что должен явиться в ОВД, не поставил там подпись где-то. Честно признаюсь, расстроенный, потому что понимаю, что не знает никто из родных, что отпустили, и сейчас забирают непонятно куда.

Сажают в полицейскую машину, с мигалками с большой скоростью везут через всю Москву, минуя все светофоры. Все время ощущение, что сейчас где-то высадят, какой-то бус. Пока не сидишь, грубо говоря, на территории тюрьмы или ОВД, на улице чувствуешь напряжение. Когда заехали на территорию ОВД, некое небольшое облегчение, потому что понимаю, что как родное, грубо говоря, стало. Тем более, уже с местными сотрудниками познакомился.

Они туда заводят, [сотрудник полиции] приходит ко мне и начинает объяснять, что «Николай, у вас отсутствует регистрация по месту жительства в России», начал показывать документы, что «вы последний раз официально въезжали в Россию в 2014 году». На что я сказал, что это бред полный, потому что постоянно мотаюсь из России в Беларусь, в год, наверное, раз шесть ездил. Он просто придрался к тому, что в 2014 году с женой ездили отдыхать на Кубу и пересекали пограничный контроль в аэропорту Москвы, у них это зафиксировано. А так как между Беларусью и Россией нет границы нормальной, никаких штампов, ничего не ставят, у них нет подтверждения, что выезжал. И он придрался к этому. Потом начал придираться к тому, что нет регистрации, что последняя регистрация в 2010 году. Хотя после этого я ее делал, но у них в базе она не зарегистрирована.

Реально было полное ощущение, процентов на 70 верил, что это был какой-то заказ сверху этому человеку, он странно себя вел. Когда только сели за стол, где он протокол составлял, сразу сказал, что «все хорошо, но хочу связаться со своим адвокатом». На что он сказал, что «да, конечно, можете связаться», и сидит пишет дальше. Говорю: «Так мне можно позвонить?». Он говорит: «Что, у вас нет с собой телефона?». Говорю: «Откуда вы меня забрали, как у меня может быть телефон?». Телефон он не давал.

Вокруг сидели две девушки и один парень из Таджикистана, у них были какие-то проблемы с документами. Он говорит: «Вот у них спросите». Я у них спросил, а они нехотя [сказали], то ли зарядки нет, то ли денег нет, тем более по-русски плохо говорят, не дали ничего. Он начал заполнять этот протокол. Отметил, что жена гражданка России. Говорю ему: «У меня еще ребенок в России». Он говорит: «Хорошо». Но ребенка принципиально не пишет, что есть ребенок несовершеннолетний. Потом пишет, что все-таки с 2014 года находитесь нелегально. Сказал, что с этим не согласен. Под протоколом это написал. Это все заполнил и ушел.

Это было часов 8 вечера, уже темно, а никто ничего не объясняет, что дальше делать. Сижу в зале, вокруг ребята из Таджикистана, больше никого не было. Несколько раз выпрашивал у них телефон, потом все-таки дали, позвонил сразу же адвокату. Она, конечно, была не в курсе, что выпустили. Объяснил ситуацию, где нахожусь, она сказала, что приедет, «это называется скрытая экстрадиция — то, что пытаются с вами сделать». Когда не экстрадируют, а пытаются депортировать по другим пунктам [законодательства]. Она реально через полчаса собралась, со своими двумя малолетними детьми приехала в отделение полиции.

Участковый, который привел меня, уже куда-то уехал. Местные там остались, адекватные сотрудники, с одним уже за полтора месяца до этого познакомился, майор, очень хороший такой человек. И женщина была, сотрудница, которая в ночную смену работала. Они все объяснили моему адвокату, что на следующий день у меня суд будет в Бутырском районном суде. Что задерживаюсь, буду ночевать у них в ОВД. Только через них узнал. Она сказала, что «Николай, не переживайте, завтра с 9 утра буду дежурить в суде». Сказала, что за все время практически не было таких случаев, чтобы беларусов депортировали. Штраф еще дают, но депортацию не делали.

Ночь пережил там, и где-то к часу дня только повезли. Она реально с 9 утра сидела, ждала, чтобы не пропустить. Позвонили жене, сестре, которая тоже в Подмосковье живет, гражданка России, они приехали и когда начали рассматривать… Нам очень повезло с судьей, лет 40 примерно, адекватный человек такой. Судья, когда послушал дело, когда ему накидали кучу бумаг — и подтверждение Amnesty International, и ООН, и все на свете в защиту меня — он сделал большие круглые глаза. Но в конце он сказал такую вещь, что «запомните, никто и никогда не депортирует человека, если у него есть жена и ребенок. С вас пять тысяч и все, вы свободны».

В Украину через Беларусь. «Говорили, что мне желательно уехать из России»

Когда занимался чатом, всячески скрывался. Очень мало людей знали, как меня зовут, где нахожусь, не нужна была эта слава, грубо говоря. После задержания вся эта информация всплыла и люди узнали. Приходили письма с приветами от учителей школьных, от одноклассников, которых 20 лет не видел. Это, конечно, очень приятно, но поддержка действительно было очень сильная. Когда освободили, жена сказала: «Скажи спасибо тому, тому, тому тому». Она называет имена, не знаю, кто эти люди.

То, что случилось, было в первую очередь карой для моей семьи, для жены, ребенка, которые ни в чем не виноваты. Они больше всего пострадали в этой ситуации. И когда выпустили, знакомые, которые на связи с людьми из правоохранительной системы Беларуси, говорили, что мне настоятельно желательно уехать из России, потому что нахожусь под определенным личным контролем определенных высоких чинов силовых в Беларуси, что не отцепятся.

Покинул семью уже на следующий день. Находился еще в России несколько дней, потом, чтобы быть чистым перед Россией… Семья граждане России. Чтобы не был грешным перед Россией, просто-напросто покинул страну через границу с Беларусью. А уже с территории Беларуси, в Гомельской области проник на территорию Украины. Это было сделано не совсем открыто, нелегально. Если бы легально, то сразу бы под руки — и до свидания.

В Беларуси провел порядка десяти дней. После 9 мая покинул. Помогали люди, которые находятся в Гомельской области, грубо говоря, на более-менее приграничных территориях. Квартира была, люди помогали, приносили продукты питания.

Сейчас в Польше. Семья, к сожалению, осталась в Москве. Пока крепко не буду стоять на ногах, не буду перетаскивать.

Получается. что бизнес жутко пострадал, офис пришлось сразу закрыть. Был склад. Не огромная сумма денег, но все равно как бы вложена в товар. Это нельзя просто так закрыть, удаленно стараюсь дальше работать и помогать своей семье. Конечно, очень тяжело. Торговля упала в разы. Но отдельное спасибо диаспорам, которые начали сбор средств и помогли семье, потому что, честно признаюсь, когда уезжал из дома, забрал только 300 долларов. Денег с собой вообще не было никаких. Просто все, что было, оставил своей семье, понимал, что им очень тяжело.