«Сейчас доем "Роллтон" и буду тебя бить». Анархист Николай Дедок выступил в суде и рассказал, как его пытали силовики

В 2008 году получил среднее специальное юридическое образование, окончив юридический колледж БГУ по специальности «Правоведение». Работал судебным исполнителем в суде Центрального района города Минска, юрисконсультом в частной фирме. После освобождения в 2015 году закончил Европейский гуманитарный университет по специальности «Всемирная политика и экономика».

Много лет участвую в анархистском движении. Блог вел в телеграме и других соцсетях, где анализировал политические события в стране и мире, рассказывал о борьбе за свои гражданские права, об анархизме. С июня 2020 года проживал в поселке Сосновый Осиповичского района, чтобы не быть в Минске, где в то время шли массовые аресты политических активистов.

Касаемо обвинения по статье 361 УК РБ. Размещая статьи и комментарии в телеграм-канале Mikola, я реализовывал свое право на свободу высказываний. Я никогда не призывал к насильственным действиям в отношении кого-либо и все время подчеркивал, что являюсь сторонником ненасильственного сопротивления. Считаю, что обвинение целиком составлено в манипулятивной формулировке. Мои действия СК расценил как угрозу национальной безопасности, понимая под национальной безопасностью интересы правящего класса. Однако интересы Беларуси и интересы правящей верхушки — это не одно и то же.

Из обвинения вытекает, что [призывая бороться за] свои гражданские права, я призывал разрушать Беларусь и создавал угрозу людям. Это ложь и подмена понятий. Я также был обвинен в «распространении идеологии экстремизма», тогда как ни одна экономическая теория, ни один учебник не знает такой идеологии. Конституция РБ гарантирует человеку, гражданину право распространять любые политические взгляды и придерживаться любой идеологии. В рамках статьи 361 я был обвинен в том, что мои действия могли привести к угрозе жизни и здоровью людей. Во-первых, ни одного доказательства того, что мои посты понесли угрозу чьей-либо жизни и здоровью нету. Во-вторых, закон прямо запрещает строить обвинение на предположениях и вероятности.

Касаемо обвинения по статье 342. Многочисленные марши, которые три месяца проходили в Минске, я не посещал, так как опасался, что буду задержан и не смогу вести свой телеграм-канал. На свой день рождения, 23 августа, я решил сделать исключение, действительно. Никакого плана, включавшего в себя нарушение общественного порядка, у меня не было. Решение посетить марш принял спонтанно, пришел туда один. Никаких милиционеров, которые бы препятствовали шествию и говорили о нарушении общественного порядка я там не наблюдал, обнаружил их только позже, на своих фотографиях.

Я не блокировал работу транспорта, так как в тот момент, когда я выходил на проезжую часть, она уже была заполнена людьми на несколько сотен метров в обе стороны. Никаких заявлений от недовольных граждан, которым бы мешал лично я, в мой адрес, в адрес милиции не поступало. Ни один из людей, встреченных мной там, не проявлял признаков недовольства. Более того, десятки граждан высовывались с балконов и окон, показывали знак V и махали бело-красно-белыми флагами. На шествии царила атмосфера всеобщего единения, душевного подъема и дружбы, поэтому слова, что своим присутствием я цитата: обострял напряженность в обществе, нарушал общественные устои добропорядочности и внутреннее спокойствие граждан — это ложь. Наоборот, за всю жизнь я не видел такого количества добропорядочных граждан в одном месте.

Касаемо обвинения по статье 295-3. Я настаиваю на том, что бутылки со смесью бензина и машинного масла мне подкинули сотрудники ГУБОПиК [во время задержания]. Указанные бутылки были найдены в шкафчике под подоконником на кухне. Когда жил в этой квартире, я неоднократно заглядывал в этот шкаф — их там не было. Значит, возможность того, что эти бутылки принадлежат прежнему хозяину, исключена.

«Эти бутылки мне были подкинуты»

Когда в квартиру ворвались сотрудники СОБР и ГУБОПиК, они положили меня лицом на пол, сразу принялись избивать, спрашивали, где еще в доме висят камеры. Дело в том, что на балконе той квартиры, где я жил, висит муляж видеокамеры, оставленной прежним хозяином. Я неоднократно говорил, что камер нет. Часть сотрудников, как понял по разговору, разбежались по другим комнатам, где что-то делали около минуты. После чего меня стали избивать, требуя пароли от телефона и ноутбука. Но об этом я расскажу позже.

Когда пришли понятые и начался официальный обыск, меня сразу повели на кухню, где на моих глазах сотрудник ГУБОП доставал из шкафчика две бутылки с желтой жидкостью, причем одна уже была на столе. Я сначала не понял, что это за бутылки, пока не почувствовал резкий запах бензина и не увидел на одной из них кусочек ткани сверху. Я сразу сказал, что это не мое и это мне подкинули, на что сотрудники ГУБОП усмехнулись.

Спустя три или четыре часа, после нескольких часов пыток, сотрудник ГУБОПиК Тарасик Иван Александрович, когда я лежал в наручниках на полу кабинета, мне дал бутылки <нрзб>, стал совать горлышко бутылки мне в рот, после этого плевал, потом дал бутылки мне в руки и требовал, чтобы я их сжимал. И так с каждой бутылкой.

После чего они были по-отдельности упакованы в черные пакеты, как для мусора. <нрзб> Тот факт, что экспертиза не обнаружила моих биологических следов, я могу объяснить только тем, что сотрудники ГУБОПиК, зная, что я жаловался на пытки и фальсификации доказательств, повлияли на результаты экспертизы с тем, чтобы выставить меня лжецом.

Думаю, они верили, что и без наличия моих следов меня осудят по 295-3. То, что эти бутылки мне были подкинуты, подтверждается множеством логических несостыковок.

Во-первых, следствие не установило, как, когда и при каких обстоятельствах я якобы изготовил эти бутылки и смесь. Я не автомобилист, бензина у меня дома не обнаружено. Если я набрал его на заправке, то где данные с камер видеонаблюдения? Во-вторых, если я изготавливал эти бутылки, то должны были остаться перчатки, раз следов нет, а на моей одежде — следы горюче-смазочных материалов. Ничего этого нет.

В-третьих, непонятно где и как в поселке Сосновый Осиповичского района можно использовать коктейли Молотова. В поселке нет административных зданий, отделений милиции и других объектов, представляющих интерес для революционера. Везти их в Минск на общественном транспорте абсурдно, так как от них идет резкий запах бензина. В-четвертых, повторюсь, бутылки были найдены на кухне завернутыми в мои кухонные полотенца. При этом вонь от бутылок была очень сильной, что отметили даже понятые. Непонятно, зачем держать источник бензина там, где готовишь и принимаешь еду?

Из этого вывод: бутылки мне были подкинуты сотрудниками ГУБОПиК. Сначала они удостоверились, что в доме нет охраны, потом, убедившись, что я лежу лицом в пол и ничего не вижу, положили бутылки в шкафчик. Так как торопились, положили бутылки в первое место, показавшееся подходящим. Чтобы не оставлять отпечатки, обернули [бутылки] моими же кухонными полотенцами, которые лежали на подоконнике. А потом демонстративно достали в присутствии понятых.

Полагаю, что этим сотрудники преследовали две цели. Первая — подстраховаться еще одним обвинением, если я вдруг каким-то чудом буду оправдан по другим. Вторая — создать нужную картинку для руководства и госсми. Поскольку с момента освобождения в 2015 году вся моя деятельность носила публичный и открытый характер, я вел блоги от своего имени, не скрываясь, арест за него мог бы выглядеть как как преследование за свободу слова. А вот показать, что экстремист хранит дома Молотов, вкладывается в государственную [картину мира].

Хочу подчеркнуть, что признание меня виновным по нагло сфальсифицированному обвинению даст ГУБОПу и другим спецслужбам зеленый свет, чтобы подкидывать все что угодно: оружие, наркотики, хоть окровавленные орудия убийства — это станет простым и эффективным способом разделываться с инакомыслящими.

Задержание. «Сейчас поедем в гестапо, там ты будешь плакать»

Отдельно хочу рассказать о своем задержании, так как оно имеет ключевое значение для понимания смысла этого уголовного процесса. 11.11.2020 сотрудники карательных структур вломились ко мне в квартиру, одновременно в двери и через балкон, разбив стелклопакет. Между первым ударом в дверь и тем, как меня повалили на пол, прошло не более пяти-шести секунд, я успел только закрыть крышку ноутбука и встать. Сопротивления я не оказывал.

Сотрудники в тактической амуниции, предположительно, СОБР, повалили меня на пол и застегнули наручники за спиной, это произошло приблизительно в 22:20. Всего в квартиру вломились семеро сотрудников: четверо в штатском, трое в амуниции. Избивать начали сразу, спрашивали, есть ли в квартире камеры видеонаблюдения. Потом они начали осмотр помещения — я это понял по шагам. Что они делали, я не видел, так как лежал лицом в пол и за попытки пошевелиться меня били.

Полагаю, что именно в эти минуты в шкафчик на кухне положили коктейли Молотова. Потом ко мне подошел сотрудник, сел рядом на корточки и сказал: «Ты же понимаешь, что ты из ШИЗО не вылезешь?».

Из-за стола сразу забрали мою технику, стали требовать пароль — сначала от мобильного телефона. Я отказался, и тогда меня стали бить кулаками в лицо сотрудники в амуниции. Я стал кричать, и тогда один из сотрудников сорвал с дивана подушку и вжал мою голову в нее. Я почувствовал, что не могу дышать, пытался прокричать, что скажу пароль, но они не слышали.

Еще некоторое время держали мою голову в подушке. Когда отняли голову, я сказал, что мне нужно время, чтобы вспомнить пароль, так как я забыл его от стресса. Тогда меня продолжили бить. Я вспомнил пароль где-то через минуту. После того как я сказал пароль, меня положили лицом в пол и некоторое время не били. Сотрудники СОБРа в основном молчали, сотрудники ГУБОПиК отпускали издевательские комментарии, оскорбляли и запугивали. Как я понял, цель была максимально сломить мою волю, парализовав страхом. Они говорили: «Думаў, што ты ў бяспечным месцы? Ты гаварыў, што ціск бывае псіхалагічным і фізічным. Сення у цябе будзе і псіхалагічны, і фізічны. Што, Мікола, думаў, зашыфраваўся? Можа цябе абасцаць?».

Сотрудник, опознанный мной как Алёкса, взял с моей тумбочки банковскую карточку, стал тыкать мне ею в лицо и говорить: «Все в доход государства». Большинство угроз высказывал сотрудник ГУБОПиК, опознанный мной как Тарасик Иван Александрович: «Повезем тебя в лес, разденем и посмотрим, чем ты женщин удовлетворяешь или ты можешь только языком. Сейчас поедем в гестапо, там ты будешь плакать и ненавидеть себя». Как я понял, «гестапо» сотрудники называли между собой здание на Революционной, 3. При этом меня постоянно оскорбляли, били ногами по бедрам <нрзб>. Вскоре меня подняли сотрудники, запрещали смотреть на себя, били, если я поднимал голову.

Они сказали, что сейчас приведут понятых и будет обыск. Если я буду кричать или жаловаться, то всю дорогу до Минска меня будут бить и издеваться. А если буду молчать, то поедем нормально.

Два сотрудника ушли и вернулись с двумя пенсионерами, в которых я узнал своих соседей. В присутствии понятых меня начали водить по комнатам. Руки все время были в наручниках сзади, притом стянуты с такой силой, что я испытывал постоянную боль. Когда мы зашли в комнату, где раньше жила девушка, сотрудник начал брать женские платья, прикладывать ко мне и спрашивать: «Это не твое?». Остальные сотрудники смеялись.

В последнюю очередь пошли в кухню. Когда я заходил, на столе уже стояла бутылка с желтой жидкостью. Я сказал, что это не мое, и тогда сотрудники начали искать поддержки у понятых, спрашивали, видели ли они, как доставались бутылки. Те сказали, что видели. У понятых также спрашивали, чувствуют ли они запах нефтепродуктов. Они сказали, что чувствуют. Даже в присутствии понятых говорили, что будут меня бить. Понятные никак не реагировали и делали вид, что этого не замечают. Когда они отворачивались, сотрудник старался исподтишка меня ударить.

В целом обыск проводился поверхностно, скорее для вида. Было ясно, что интерес представляет только техника и я. Хочу опровергнуть слова понятого о том, что я отрицал принадлежность вещей — это неправда. Я сразу сказал, что деньги и камера мои. Среди выложенных на диван вещей были камера, штатив и наручные часы. Всего этого я потом не нашел в описи изъятых вещей, хозяйка квартиры тоже не нашла. Также, кинув взгляд на тумбочку в тот момент, я не увидел кошелька, в которым была примерно тысяча рублей. Полагаю, что камеру, штатив, часы и тысячу рублей украли сотрудники ГУБОПиК, воспользовавшись тем, что я большую часть времени ничего не видел, так как лежал лицом в пол. Во-вторых, был дезориентирован и не мог внимательно читать список изъятого. Об этом можно жаловаться в ГУСБ МВД Республики Беларусь.

Дедок говорит, что после после подсчета денег сотрудники поставили его на полу, разложив рядом деньги, охотничий нож и подкинутые коктейли Молтова — «и сняли все это на смартфон».

Когда пустили понятых, было около 00:30. Меня поставили лицом к стене, я попытался завязать с сотрудниками разговор, спрашивал, зачем нужно меня бить. Алекса ответил, что я им не нужен, так как я отработанный материал. [Сотрудник по фамилии] Тарасик отвечал: «Чтобы получить моральное удовлетворение». Остальные шутили, смеялись. Меня периодически продолжали бить, нанося удары по голове, по спине, по ногам и в грудь. Как я понял, тактикой было постоянно держать меня в напряжении, чтобы я не знал, куда и в какое место будет нанесен очередной удар и не мог расслабиться ни на секунду.

Съемки. «Это видео мы запишем — с болью или без»

Сотрудники отошли в конец большой комнаты. Один собровец отвел меня в коридор, чтобы я не слышал, о чем они совещаются. Вообще с момента задержания сотрудники в штатском беспрестанно куда-то звонили и отчитывались начальству. В особенности Алекса, который не выпускал из рук телефон.

Посовещавшись, меня вернули в комнату, где Алекса сказал, что мне сейчас нужно сказать на камеру, что они скажут. Добавил: «Это видео мы запишем — с болью или без». После чего ударил меня кулаком в грудь. Я ударился затылком о стену и упал. Спросили, буду ли я говорить на видео. Я молчал. Тогда молодой сотрудник завел меня в кладовку — помещение метр на полметра — пустил туда слезоточивый газ и баллончик и подпер дверь собой. Я почувствовал, что не могу дышать, сказал, что произнесу все, что надо.

Тогда тот же сотрудник вывел меня на улицу вместе с СОБРом. При этом другой сотрудник ГУБОПиК стоял во дворе и снимал [меня на смартфон]. Но тут же сказал, что нужно сделать второй дубль. Тогда меня вернули в подъезд, и по сигналу <нрзб>, заломав руки сильнее — так, что туловище было практически вверх ногами.

А все тот же молодой сотрудник достал перцовый баллончик еще раз и стал распылять мне в лицо, стараясь попасть в глаза. Он сделал это четыре раза. Распылял так близко, что я чувствовал струю перцового спрея веком или глазным яблоком, если не успевал зажмуриться. После меня вернули в квартиру и некоторое время, около минуты, не трогали. Как я понял, дожидаясь максимального эффекта от перцового баллона. После сотрудник, которого другие называли «следователь», сказал, что если я все правильно скажу, то мне дадут умыться. Я им сказал все, что от меня требовали.

Алекса при этом снимал на смартфон. После мне дали умыться, расстегнув один браслет наручников. Пока я умывался, молодой сотрудник у меня за спиной трещал электрошокером. Спрашивал, знаю ли я что такое «дискотека». Это когда задержанного бьют электрошоком в наручники.

В ГУБОПиК. «Коля, сейчас будет больно»

После мне отстегнули один браслет. Дали собраться и одеться. А часы взять с собой не разрешили. Как я уже говорил выше — их вообще нигде не оказалось.

Я одевался, меня не били, но оскорбляли и издевались. Выходя из квартиры, один из сотрудников предложил мне взять с собой бутерброд. Я отказался: от стресса аппетита не было. Открыв холодильник, он удивился тому, что у меня там мало продуктов.

После меня повезли в микроавтобусе, который был припаркован во дворе. Там меня посадили на пол и повезли в милицию. По дороге не били. Сотрудники пытались вступить со мной в политическую дискуссию. В частности молодой сотрудник сказал, что «вы — активисты, блогеры, сами создаете в стране нестабильную обстановку, а потом жалуетесь, что вас бьют и арестовывают». Остальные говорили, что народ Беларуси разделился и что большинство проголосовало за Лукашенко — а кто утверждает обратное, тот лжет.

Когда меня высадили, я увидел улицу Революционную, здание ГУБОПиК, куда меня привели, пригнув голову и надев на нее капюшон. Было около 01:30 ночи. Повели в кабинет, который находится в правом коридоре, если стоять спиной к центральному входу. Четвертый кабинет от начала коридора по правой стороне. Поставили на колени лицом к стене, стали спрашивать пароль от жесткого диска. Я сказал пароль от операционной системы. Они говорили, что он не подходит. Сотрудник сказал: «Коля, сейчас будет больно».

Спустя некоторое время я попросился в туалет, сотрудники СОБРа меня завели. После вернулись уже в другой кабинет: третий от начала коридора по правой его стороне.

Вероятно, кабинет Тарасика — я сделал вывод по расположению его рабочего стола. Там было, кроме Тарасика, еще три сотрудника, — все за своими рабочими столами. Сотрудник с моим ноутбуком сидел ближе ко входу. Он же отдавал команду когда бить меня и когда перестать. Сотрудников СОБРА ГУБОП отпустили домой.

Все присутствующие были в масках и очень старались не позволить мне увидеть их лица, даже в масках. Меня положили лицом на пол. В комнату вошел сотрудник <нрзб>. Меня спросили пароль от жесткого диска. Я сказал, что не помню. Тогда стали бить меня ногами. Сотрудник в черном, которого звали между собой Гена, скорее всего, вымышленное имя, и Тарасик. Били по икрам, бедрам, ягодицам, спине и рукам.

После нескольких отказов Тарасик сказал, что будут бить меня по гениталиям и изнасилуют дубинкой. Угрожали бить электрошокером, говорили, что будут мочиться на меня. В промежутках между подходами периодически бил третий сотрудник. После четырех или пяти избиений я дал им пароль от жесткого диска, записав его на листике бумаги. Но компьютерщик его неправильно ввел, и меня стали бить опять. Так как одна рука у меня была отстегнута, я пытался ею укрываться и мне отбили несколько пальцев. Сотрудник в черном поднял мою ногу и стал бить дубиной по пятке. И так несколько раз, пока компьютерщик не ввел пароль правильно.

Все время с начала побоев я сильно кричал. В какой-то момент из диалогов сотрудников я понял, что в кабинет заглянул кто-то со стороны с претензиями или вопросами по поводу криков. Полагаю, что это был постовой, так как никого в здании больше не видел. Тарасик послал его матом и сказал, цитата: «Если этот добряк еще раз придет, я сам его изобью». [Сказал] в нецензурной форме.

После того как они получили доступ к ноутбуку, стали требовать пароль двойной аутентификации от канала в телеграме. Я его не помнил наизусть, поэтому пришлось указать путь к файлу, где он был записан. За это время меня избили еще несколько раз. Я заметил, что они сменили тактику. Сначала избивали, а потом сразу задавали вопросы. Когда меня били, я пытался уворачиваться. Поэтому в какой-то момент Тарасик начал наступать мне ногой на лицо и только тогда бить, чтобы я меньше уворачивался.

Когда они получили доступ к моему аккаунту, стали вслух рассуждать, как распорядиться моим телеграм-каналом. Спрашивали, когда мои товарищи поднимут кипиш по поводу моего отсутствия. Компьютерщик сказал, что сейчас напишет моей девушке, что у меня все хорошо. Впоследствии я узнал, что действительно это сделал.

В промежутках между этим меня били просто так. Например, Тарасик, после того, как ему принесли заваренную вермишель, сказал, что сейчас доем «Роллтон» и буду тебя бить. Нецензурно.

Старались бить в одно и то же место, по много раз, чтобы было больнее. После очередных побоев Тарасик сказал, что уже устал. И со словами «Старость не радость» сел на свое рабочее место. Остальные сотрудники засмеялись.

Также мне угрожали, что если я не скажу требуемое, то к шести утра будут приходить другие сотрудники ГУБОП и меня будут бить все по очереди. Я опять спросил, за что меня бьют, если я дал требуемую информацию. На что Тарасик ответил: «За то, что ты есть». После Тарасик принес бутылки, подкинутые мне в квартиру, и стал засовывать горлышко бутылки мне в рот. Я сначала не понял, что он делает, а потом он сказал, плевать на горлышко и прикладывал бутылки к моим ладоням, говоря сжимать. Тогда до меня дошло, что это делается для дактилоскопической экспертизы. Так он сделал поочередно с каждой бутылкой. Я уже не сопротивлялся. Потом каждую бутылку он упаковал в черный пакет наподобие мешков для мусора.

«Если откроешь рот на сотрудников, я приеду в зону и этой дубинкой тебя кончу»

Тем временем другой сотрудник продолжал работать с моим телеграмом. Спрашивал про людей из моего списка контактов и про админов других каналов, а также кто из действующих сотрудников МВД мне помогает и кто финансирует акции протеста.

Спросили, зачем я публиковал данные сотрудников милиции. Я сказал, чтобы вызвать общественное осуждение. Тогда меня стали остервенело избивать втроем.

Потом меня подняли, сказали подписать бумагу, которую напечатал один из сотрудников. Я подписал все не глядя. Тем временем другие продолжали издеваться. «Давайте его обоссым», «Ну что, Микола, хочешь стрим провести?». Тарасик предложил: «А давайте я на него сяду, а вы сфоткаете». Но остальные не поддержали такое предложение.

Потом меня поставили у красно-зеленого флага и сказали извиниться перед сотрудниками за то, что я выкладывал данные, и посоветовать другим так не делать. Тарасик сказал: «Если все правильно скажешь, я тебя бить больше не буду».

Сотрудник в черном сказал: «А я за себя не отвечаю». Тут же Тарасик стал требовать, чтобы я вдобавок к извинениям сказал на камеру, что я «чмо и гондон».

Судья вмешивается в рассказ Дедка, на что тот замечает, что только цитирует «что было».

Я этого говорить не стал. Снимал меня на камеру все тот же молодой сотрудник, что был на задержании. Тарасик же еще хотел, чтобы я заплакал на видео. Он говорил: «Пусти слезу, а то сейчас выпустим». Я не плакал. Уже [потом я узнал], что это видео показывали на БТ как доказательство того, что я раскаиваюсь в своей анархистской деятельности.

Сразу после съемки молодой сотрудник предложил: «А давайте флаг с двери возьмем и сожжем во дворе». В его смартфоне отмотаем время назад и снимем. Как я понял, чтобы довесить на меня еще одну статью. Остальные посмеялись и не приняли это предложение.

Меня опять положили на пол, чтобы провести профилактическую беседу: так я понял, что пытки, скорее всего, закончились. От меня потребовали, чтобы я дал слово чести, что никогда больше не напишу и не скажу ничего плохого о сотрудниках ГУБОПиК. Потом мне сказали, что если я расскажу или пожалуюсь на то, что здесь со мной произошло, то ко мне приедут в ИВС и все произошедшее покажется мне мелочью. Я со всем соглашался.

Сотрудники говорили, что здесь жизни уже не будет, я должен уехать из страны, говорили, что получу 7-9 лет — и то если буду сотрудничать со следствием. А если буду жаловаться и говорить о том, что тут произошло, то будет в колонии 411-я статья, что буду в зоне петухом, что вообще в колонии жить не буду.

Тарасик говорил, цитата: «Есть в колонии осужденные, которые с нами сотрудничают. Да что я тебе рассказываю, ты же сидел, сам все знаешь. Если еще раз откроешь рот на сотрудников, я приеду в зону и лично этой дубинкой тебя кончу, а потом утоплю в параше». Конец цитаты. А нет, не конец.

«Ты не тех людей сделал своими врагами, с нами бороться бесполезно». Конец цитаты. Тарасик говорил, что я не выйду из тюрьмы, там сдохну. Другой сотрудник возразил ему: «Почему? Отсидит срок и освободится». Так они какое-то время спорили. После меня спросили, что я скажу по поводу побоев в ИВС. Я сказал: «Скажу, что упал». Мне сказали «Правильно».

Меня повели из кабинета во внутренний двор. Бить перестали — только пару раз ударили головой об дверь. Посадили в легковую машину и повезли на Окрестина. Как только сел в машину, меня стало сильно трясти. Молодой сотрудник, что сидел справа от меня, начал на меня кричать, чтобы я не заблевал машину, и стал спрашивать, что со мной. «Мандражный он, не видишь, что ли», — сказал другой сотрудник.

Я попросил перестегнуть мне наручники спереди, они перестегнули. На часах на панели автомобиля было 05:24. Сотрудник, который был за рулем, еще раз напомнил, чтобы я молчал о произошедшем: «Если будешь писать жалобу, или расскажешь на суде, или в письме, или адвокату ухо оближешь, то не выйдешь никогда».

Когда меня привезли в ИВС, они спросили, откуда у меня побои, но сотрудник ГУБОПиК ушел только когда закончился обыск — для свидетельства, что я не жалуюсь.

«Несмотря на угрозы, я настаиваю, что не признаю себя виновным»

Дедок вздыхает.

Ко всему вышесказанному добавлю: с момента освобождения в 2015 году до последнего задержания меня четырежды задерживали сотрудники карательных структур. Я девять раз был осужден по статье 17.11 КоАП — распространение экстремистских материалов за мои посты в соцсетях. В 2018 году в Комитете по правам человека ООН была зарегистрирована моя жалоба на систематическое преследование на почве политических взглядов. Все описанное выше, а также уголовное дело в отношении себя я рассматриваю как подавление инакомыслия и борьбу с проявлением свободы слова. А также как личную месть сотрудников ГУБОПиК за критику их действий и последовательный анализ их действий в своем телеграм-канале.

Все поведение сотрудников ГУБОПиК, включая издевательства, побои, оскорбления, особенно принуждения сняться на камеру, свидетельствуют о желании публично унизить, лишить уважения, в первую очередь, моей аудитории, представив меня в жалком и сломленном виде. А заодно запугать других лидеров мнений и активистов.

Угрозы продолжались и после моего задержания. В частности, мне стало известно, что моим близким неоднократно в мессенджерах писали анонимно якобы с инсайдами о том, что в тюрьме меня ждет, цитата, «самое страшное», что в СИЗО меня вот-вот сделают, цитата, «опущенным». Что, в колонии в Горках я буду убит уголовниками и это спишут на проблемы с сердцем. Я не сомневаюсь, что авторы этих сообщений — оперативники ГУБОПиК, и их цель — запугать моих родных и меня.

Несмотря на эти угрозы, я настаиваю, что не признаю себя виновным. Моя деятельность носила и будет носить гуманистической и просветительский характер с конечной целью — построение свободного общества.