«Я возьму с собой умение сидеть». Левон Халатрян рассказывает о полугоде в СИЗО, суде и встрече с сыном

11 августа я вышел из дома, на углу быстро остановилась легковая машина, из нее выскочили люди в гражданской одежде, у одного был в руках пистолет. Они мне быстро показали ксиву, связали руки хомутом и посадили в машину. Били меня, уже когда привезли в сам ГУБОПиК. Били сначала просто так, а потом — чтобы сказал пароль от телефона. Я сказал, потому что, думаю, они бы все равно этого добились.

Я не понимал, почему меня задерживают. Так как я ничего не нарушал, я терялся в догадках, что же они будут делать. Думал, может, они превентивно задерживают.

Уже в кабинете они начали говорить, что я координатор беспорядков массовых и есть все доказательства. Они меня называли «сотник» — видимо, промежуточная должность, управляющий сотнями, не тысячник. Так как они слушали мои разговоры с [другим волонтером штаба Бабарико] Антоном [Беленским], а там всякая ерунда была, то они думали, что я каких-то украинцев привез в Беларусь и что я участвовал в беспорядках.

Меня как подозреваемого привезли на Окрестина. Меня возили на машине, и когда мы заехали во дворик Окрестина, тот представлял собой жуткое зрелище довольно. Я был рад, что меня напрямую в камеру отвели, потому что во дворике была куча людей в разных позах, над ними ходили милиционеры, орали на них, били. Я видел ноги, торчащие из-за угла, которые тряслись, а рядом курили врачи. Там какая-то дичь происходила полная. Но меня быстро увели и засунули в камеру.

На Окрестина я просидел трое суток. Меня спасало ощущение новизны, потому что, во-первых, было действительно интересно посмотреть, как это изнутри устроено. А во-вторых, была еще надежда, что это все закончится.

«Я офигел от того, как там тесно»

Первый день в СИЗО был скрашен тем, что я такой: «О, прикольно» — и начал сразу ходить по камере, смотреть, знакомиться с людьми, было интересно. Плюс я думал, что это долго не продлится, это интересный опыт. В конце концов, в Беларуси нужно посидеть. У меня такого не было, чтобы я сильно расстроился.

В каждой камере есть смотрящий, он рассказывает правила и так далее. Это называется «курсовать». Все довольно цивилизованно. В своей камере я был первый политический. Половина камеры — 328-я статья наркотическая. Были убийцы. В основном это мужчины после пятидесяти, которые совершили убийство под воздействием алкоголя, и они даже не помнят, как это сделали.

Сначала я офигел от того, как там тесно. Я пытался посчитать, что-то в районе 20 квадратных метров. В основном это по бокам стоящие нары в три яруса, слева возле входа сразу туалет, а впереди такой общаг — это стол со скамейкой. И над ним окно есть. Оно закрыто металлическими жалюзи, которые зафиксировались в одном положении так, чтобы ты не видел неба.

На десятый день в СИЗО мне принесли обвинение. Я его подписал, а потом произошел такой чуть отложенный шок. Я пришел нормальный абсолютно в камеру, поговорил с ребятами, через пару часов мне как будто по голове треснули. Я ходил и не мог вспомнить имена людей, с кем я сижу. Я решил тогда лечь полежать немножко, и потом отпустило. И тогда понял, что я там надолго.

В СИЗО все достаточно мирно, иногда бывает раздражение друг от друга. Но драк там нет. Даже есть такое выражение «Кулак по тюрьме не ходит» — о том, что нельзя драться. Не принято.

Пару недель ты привыкаешь и постигаешь, что можно делать и что нельзя. Допустим, тебя подводят к туалету и говорят: «Вот если ты пойдешь по-большому, то нужно зажигать фитиль». А это туалетная бумага, скрученная в фитилек, она тлеет и нивелирует запах. Много человек, нет дезодоранта, поэтому довольно разумно.

В другой камере такого правила не было. Говорят, каждая камера — это отдельный мир. Так и есть, потому что все правила могут отличаться, есть какие-то основные. Вот во второй камере нужно было включить воду на полную катушку, когда идешь в туалет.

Дежурство движется по нарам сверху-вниз и по кругу. Вчера над тобой убирали, сегодня, значит, ты убираешь. В одной камере уборка была раз в день перед проверкой, в другой — два раза.

«У меня два папы. Один с бородой, а другой с усами»

Солидарность чувствуется в письмах, люди много пишут. В первой камере мы слышали звуки собравшегося огромного количества людей, крики. Это очень бодрило. Плюс передачки заходят. Ты не ждал, а тут хоп — и тебе приносят.

О том, что я политзаключенный, узнал в письме. Это звучало как «Поздравляю, теперь ты политзек». Окей.

Я очень сильно тосковал по сыну — наверное, больше, чем по всем остальным. Мне хотелось, чтобы он обратил внимание на то, что я присылаю, потому что читать он не умеет, в вольной жизни ярких картинок достаточно много, чтобы обращать внимание на то, что я там нарисовал что-то карандашами. Поэтому я подумал, что будет прикольно сделать немного интерактивное. Сначала я сказку написал, а потом подумал, что мы с ним часто смотрели видео о хамелеоне, как он меняет цвет — и я сделал такую поделку, где высовывающийся язык, который кушает муху.

Положительное побочное действие от такого — ты отвлекаешься, сидя на наре и рисуя-вырезая, голова перестает крутить поток безумных мыслей, вариантов, просчетов, «а зачем я в это полез» и так далее.

Ребенок отвык от меня, я тоже от него отвык. Когда услышал его голос из коридора, я подумал, что это чей-то другой ребенок. Я как будто заново с ним познакомился. При встрече после суда он посмотрел на меня и растерялся. Я тоже растерялся. Потом мы у него просили: «Кто тебе прислал эти наклейки?». Он сказал, что это папа. «А я кто?» — «Ты другой папа» — «А сколько у тебя пап?» — «Два. Второй с бородой, а ты с усами». Конечно, за пару дней эти два образа объединились, папа снова один.

Я немного шокирован тем, как это происходит у людей, которые отсутствуют несколько лет. Это самый больной момент, наверное. Ты не то что теряешь время ребенка, но и теряешь с ним связь. Так можно запросто разрушить семью.

«Молчать! Вы думаете, я не знаю, кто вы такие?»

Задержка писем все увеличивалась. Если в декабре они приходили за дней семь, то в январе уже за 18. Это очень расстраивает, потому что не получаешь актуальную информацию.

На Новый год открыточки пришли, но я думаю, что должно было быть значительно больше. Мне пришло письмо с вложением — там была куча открыток для Рождества и Нового года, которые к тому моменту давно прошли. Пришлось эту стопку оставить ребятам, чтобы они в следующем году уже отправили их.

Отлично заходит положить в конверт фотографию. Когда начинается переписка, тебе просто интересно, как выглядит человек, чтобы ты мог визуализировать, с кем вообще общаешься. Еще можно положить в конверт наклейки, очень круто заходит. Можно вложить пару марок, человек в теории может писать за границу. Почему-то на марках сейчас нет клея, лизание не помогало, пришлось придумывать что-то. На сахар клеили, например.

Отношение к политическим в камере — оно было довольно ровное, даже я бы сказал хорошее. Со стороны администрации я бы сказал, что относятся осторожно. Дополнительных мер или запугивания, ничего такого не было, ну, могли подколоть. Выходил из следственного кабинета, увидел знакомого, перекинулись парой слов, а конвоир сказал: «Молчать! Вы что, думаете, я не знаю, кто вы такие?».

Меня там никакие кэгэбэшники на беседы не водили, я в целом очень мало соприкасался [с силовиками], да я даже не видел начальника тюрьмы.

Дни были максимально похожи один на другой: в 6 утра подъем, примерно в 6:20 завтрак, до 8 часов дежурный убирает камеру, потом проверка — довольно простая процедура, ничего там страшного нет. Потом свободное время, примерно час обед, в 18:00 ужин, в 20 часов еще одна проверка и в 22:00 отбой. Ну, бывают еще разные там комбинации, могут отвести на свидание, могут в баню — это так называется душ, водят раз в неделю, и раз в неделю меняют постельное белье.

Вроде день тянется долго, но время летит быстро. Потому что дни однообразные. Чем можно заниматься? Читать книги, смотреть телевизор, рисовать, отвечать на письма, общаться, играть в нарды, стирать. Есть еще такое занятие — перебрать кешер. Это сумка со всеми твоими вещами. Выкладываешь вещи, смотришь на свои запасы, аккуратно складываешь обратно.

Есть еще прогулка, она ежедневная и должна длиться два часа. Дворик по площади примерно как камера с серыми стенами, а сверху две сетки. И посередине скамейка. Там хотя бы можно чуть-чуть подышать воздухом. Зимой слепили несколько снеговиков даже, и у нас был очень смешной чувак, который их всегда рушил.

В камере курить можно, и все курят. Вот я не курил, потому что мне хватало того, что я дышал постоянно этим. Иногда там есть вытяжка, поэтому в целом нормально. Люди постоянно от нечего делать курят. Вот смотришь, вот он курит, и потом через 10 минут смотришь — он опять курит. Как ты куришь столько…

«В "Советскую Беларусь" удобно заворачивать сало»

Вообще, там часто бывает весело. У тебя есть единомышленники, с ними хорошо, очень много шуток придумываете локальных. Вот парень один уехал на суд, у него вариантов не было, что оправдают, тоже политический. Я ему оставил бумажку: «Твой дом там, где твой кешер». Он долго смеялся с этого.

Думаю, что часто продольные завидуют тому, что в камере люди смеются так сильно. У них там редко бывает так весело. Ну и плюс они как бы это выбрали сами, им еще неизвестно сколько работать в этой тюрьме, а мы отсюда выйдем рано или поздно. Хотя ребята вполне себе нормальные люди, не изверги, просто делают свою работу.

По правилам внутреннего распорядка ты должен быть выбрит. Честно говоря, я думал, что это сотрудники СИЗО там стригут всех. Оказывается, мы сами друг друга должны побрить, но в передачке машинку для стрижки нельзя, ножниц в камере тоже нет. Где-то в других камерах каким-то образом машинки были. Мы через продольных просили их, и нам на день-два давали. Я как-то помог постричь одного человека, потом уже меня начали сами просить. Некоторым парням прям нормальные такие прически получалось делать.

Никто не заставляет смотреть телевизор, но тебе два раза в неделю приносят «Советскую Беларусь», мы даже были рады. Во-первых, потому что можно посмотреть, что там за чепуху пишут, попытаться получить какую-то информацию оттуда, раскодировать. Во-вторых, в нее очень удобно заворачивать сало.

На обычном телевизоре восемь каналов. Если прыгать с канала на канал, то вполне можно обойти все новостные передачи, всю эту дичь, и спокойно себе жить. Если вы камерой решите, что телевизор вам не нужен, то можете вообще его убрать.

Знаю, что в Жодино есть такая история, это называется «радио суицид» или как-то так, когда тебе громко весь день играет радио со всяким бредом.

«Когда стали заходить люди в суд, я и конвойные офигели»

Вот на суд, конечно, было интересно посмотреть. Я волновался, но тут был эффект новизны, я полгода уже не выезжал за стены этой крепости, мне было просто интересно даже наконец-таки выехать хоть на полдня.

Было интересно, как тебя везут. Они утром забирают после завтрака, ведут на отстойники — это такие кабинеты в районе выхода. Тебя обыскивают, вот это по классике, прощупают, ты до трусов раздеваешься, потом говорят: «Трусы до колен и три раза присесть». Ты это делаешь, назад одеваешься, тебя «окольцовывают» и ведут в машину, где ты едешь в узкой кабинке на одного. В принципе, не жестят сильно, мне всегда лояльно надевали наручники. Не подумайте, что это стокгольмский синдром. Справедливости ради надо сказать, что там все было более-менее лояльно.

В зале заводят в стеклянную клетку и снимают наручники — все. Когда стали заходить люди, я и конвойные офигели, людей была просто тьма. Еще в первый день не было правила рассаживаться. У меня начало колотиться сердце, потому что я не видел людей полгода. Мне жестами ничего показывать нельзя было, поэтому старался глазами и кивком головы показать, что приветствую. Я еще маску снял, мне просто очень хотелось продемонстрировать свои усы.

В суде был такой момент: я ждал запрос [приговора] от прокурора. По другим политическим делам я слышал, что дают ровно столько, сколько запросили. Я был готов к худшему, рассчитывал, что 2-3 года химии. Успокоился, когда услышал запрос.

Единственное, меня напрягло, когда прокурор сказал, чтобы меня оставили под стражей, пока приговор не вступит в силу. Потом я прочитал статью 366 УПК. Если человека приговорили к ограничению свободы, то он должен быть освобожден в зале суда. Поэтому мне было странно слышать от прокурора такую просьбу, которая нарушает закон. Я так понимаю, это довольно системная вещь — нарушение закона самими прокурорами. Слава богу, что судья не послушала и выпустила меня.

Когда я говорил последнее слово в суде, я там немножко сэмоционировал и нагнал на этого прокурора, еще и приветы там всем передал, Маше Колесниковой, Виктору Бабарико, в том числе Артему Савчуку, которого эта же судья приговорила к 4 годам за совершенную ерунду. Поэтому я подумал, что, может быть, они захотят меня проучить и дадут больше, чем запросил прокурор, поэтому я два дня нервничал. Когда мне сказали, что меня отпустят [до вступления приговора в силу], я обрадовался. Понятно, что абсурдно радоваться химии, но я радовался, потому что очень хотел домой к сыну.

Когда едешь на суд, каждый раз ты должен выезжать и с матрасом, и со всеми вещами, и ты сдаешь их на склад. На случай, если тебя освобождают или переводят в другое место. Ты в любом случае не вернешься в ту камеру и ничего ребятам не скажешь. Поэтому они еще какое-то время остаются в неведении, что же с тобой произошло. Соответственно, вещи, которые были уже на складе, мне просто вынесли, я не заходил внутрь вообще.

Из книг за эти полгода больше всего понравился «Архипелаг ГУЛАГ». Мне кажется, что лучше бы администрация пропускала пять политических газет, чем одну эту книжку давала. Потому что ты читаешь эту книгу, понимаешь, откуда ноги растут у этой всей системы, и понимаешь, что таких «идиотов», как ты, много, идеалистов, и это не просто какие-то сумасшедшие люди, которым нечего делать. Нормальных людей много, и они всегда были, и всегда такая дичь происходила, и пора бы этот порочный круг уже прервать.

Что я возьму в вольную жизнь? Вот ты в какой-то момент смиряешься со своим положением, но оно такое не смирение, а, скорее, ты прокачиваешься в плане того, что ты не смотришь драматично на какие-то вещи. Ну да, я сижу, ну окей, что тут сделать. Сначала начинаешь гонять мысли, что ты думаешь… Поэтому я думаю, что возьму с собой умение сидеть. Надеюсь, что беларусам вообще больше не нужно будет это умение, но я себе его оставлю пока, мало ли чего.