«Такие мужики, как ты, этой стране не нужны». Что ждет трансгендерного человека после задержания

Бусик и участок. «Ну, все понятно тогда, какой ты парень»

Ко мне изначально обращались «девушка». Спросили, где мобильный телефон, я ответил, что в рюкзаке, но он был в кармане — это меня очень сильно спасло. Они забрали бело-красно-белый флаг, сказали положить в рюкзак. Рюкзак потребовали открыть, чтобы посмотреть, есть ли там «что-то запрещенное». Я раскрыл, они нашли радужный флаг.

Потребовали показать паспорт. Они взяли в руки мой паспорт и сняли на свою камеру. [Потом] спросили, как меня зовут, мой адрес и возраст. Я на эти вопросы ответил. Когда они услышали, что меня зовут Евгений Дмитриевич, начали смеяться, переговариваться между собой: «Да ты посмотри, хаха, это мужик».

Потом увидели радужный флаг и сказали: «А, ну все понятно». Кто-то спросил: «Че, ты уже операции сделал, не сделал?». Я назвал только имя и адрес, потому что не было смысла его скрывать — у них в руках был мой паспорт.

Дальше они задавали вопросы, что я делал на марше. Несколько раз удостоверялись со смехом, так парень я или нет. Я не отвечал больше ни на какие вопросы.

[По дороге] меня дважды перегружали в другую машину. Все это время люди, которые меня пересаживали из машины в машину, говорили: «Прикинь, это парень». И смех. «Смотри, зацени, это парень, я сам в шоке, капец».

Когда меня довезли до РУВД, меня высадили вместе с девушками, которых забрали. Нас было около десяти человек. У всех описывали имущество. У меня несколько раз спрашивали: парень я или нет и «что это вообще за фигня?». Когда у меня описывали имущество, докопались до гигиенических прокладок, которые у меня там лежали, с вопросом: «А ***** [зачем] а тебе это надо?». Ну и тоже смех.

Нас опрашивали, записывали личные данные. Сделали опись вещей. Опять же, посмеялись с радужного флага со словами: «Ну, все понятно тогда, какой ты парень».

[В РУВД] мне дали на подпись документы, где была расписка, что мне уже выдали мобильный телефон. Я отказался подписывать, так как телефон мне не выдали. После этого мне швырнули в лицо протокол. Буквально. И сказали, что «такие мужики, как ты, этой стране не нужны». «Что ты вообще за мужик такой, жалкое зрелище». Пытались меня убедить подписать эти документы. Я в итоге их не подписал.

Меня хотели сфотографировать, и сфотографировать особые приметы. Я отказался. На этом они не настаивали, но отправили на дактилоскопию. От дактилоскопии я тоже отказался, и дальше было минут 40 очень неприятного общения с другими сотрудниками и сотрудницами. В этот момент моя мать пыталась узнать мое местоположение, и у нее это не получалось. Ей говорили, что нет такого.

Мне давали на подпись протокол, в котором я, к сожалению, допустил ошибку. Я подписал, что получил копию протокола. А я ее не получил. Человек, который брал у меня подпись для этого протокола, посмотрел на мой паспорт, на меня, и сказал, что в паспорте я симпатичнее.

Окрестина и Жодино. «А что у тебя в трусах?»

Потом нас повезли на Окрестина. Дорога проходила более или менее нормально. На Окрестина нас расставляли у разных стенок, потому что я был единственным с паспортом, в котором написано, что я парень. С этого смеялись все подряд. После этого с нами говорила медсестра, которая задавала вопросы по поводу хронических заболеваний. Я ответил, что у меня хронический цистит и проблема с сосудами. Мне сказали раздеться до трусов, у меня с собой была утяжка из эластичных бинтов [для груди], и я сказал медсестре, что как бы вот, я трансгендер. Силовики это никак не прокомментировали в тот момент, возможно, при медсестре не хотели.

Мать успела передать мне передачку, я успел войти в камеру и даже разложить там вещи. И ко мне успели подселить двух сокамерников, двух парней, с которыми мы успели познакомиться — золотые ребята. Но я пробыл в камере от силы час, после чего мне сказали «с вещами на выход». Я подумал, что, может быть, меня освобождают, потому что это первое задержание. Некоторых девушек так и освобождали. Но судя по тому, что я успел там понять, на парней эта фишка не распространяется.

В Жодино меня перевозили в автозаке в боксе, рассчитанном на одного человека, в компании еще двоих — и пока я не убедил этих двоих, что я парень, мне предложили «присесть на коленки».

[На досмотре] я сказал, что я трансгендерный человек и у меня есть грудь, они сказали «нам ***** [пофиг], раз назвался парнем, значит, раздевайся», и мне пришлось раздеться до трусов при всех [других мужчинах]. Они долго смотрели и ржали.

Понятия не имею, какие у них звания, потому что они все были в масках, — официально из-за ковида, а по факту местные силовики боятся, что задержанные запомнят их лица, — без бейджей, некоторые вообще не в форме, просто в одежде хаки и балаклавах. По возрасту им всем явно не больше сорока пяти, в основном, судя по голосам, 25-30 лет.

После этого меня снова поставили отдельно, и я стоял там дольше всех, меня оставили последним. Мне надо было простоять без движения минут сорок: если я двигался, на меня орали. Параллельно они задавали вопросы: «Ты не Евгений, а Евгения. А как тебя зовут в кругах твоих трансов? А что у тебя в трусах?».

Когда они обсуждали, «куда его или ее определять», ко мне не обращались нормально, только «он или она». Несколько раз озвучили, что меня «сейчас осмотрят по полной программе», говорили, что будут осматривать меня «особенным образом». У меня нет никаких сомнений, на что они намекали. Когда компания парней-силовиков заставляет феминного человека раздеться, рассматривает и при этом гаденько ржет, вряд ли есть какие-то другие значения этих слов. Знаете, изнасиловать — это не только что-то куда-то засунуть. У сексуального насилия много вариантов. Потом несколько раз повторили, что «такие суки», как я, «не должны жить», поэтому меня нужно «вывести во двор и расстрелять».

До суда держали в отдельной камере, ни одного предмета из личных вещей и из передачи от родных не отдали, включая зубную щетку и нижнее белье, мотивировали тем, что «там сидит транс, хотел быть мужиком — вот и пусть терпит».

[Другие задержанные] девушки вообще очень тепло [ко мне] относились: просили надзирателей перевести меня к ним, спрашивали, как я себя чувствую и как со мной обходились. На самом деле, я думаю, что и парни в жодинских изоляторах отнеслись бы ко мне нормально. Если всех нас задержали в связи с протестами, то и взгляды на жизнь у нас похожие. В этом и парадокс: надзиратели угрожали отправить меня в камеру к парням, чтоб меня там «научили», хотя самая большая опасность для задержанных — это сами силовики.

В понедельник нам не говорили, что будут суды.

Суд не поворачивается язык назвать судом. Я пришел в кабинет, там было три человека: силовик, который контролировал меня, судья и секретарь.

Я увидел протокол и дело, там была информация обо мне и свидетельские показания двух людей, какие-то случайные фамилии. Адвоката у меня не было. Мне зачитали показания свидетелей о том, что я якобы участвовал в марше, и мой комментарий, который я написал ранее при составлении — о том, что я не участвовал в марше, находился на прогулке, лозунги не выкрикивал и с обвинением не согласен. Меня спросили, хочу ли я прокомментировать что-то. Я ответил, что все мои комментарии записаны в протоколе. Судья пролистала дело и сказала: «Пять базовых». Еще она сказала, что нет оснований сомневаться в показаниях свидетелей. Никого из свидетелей не вызывали — это были просто показания на бумажке.

О силе чистой ненависти. «Желать насилия не равно совершать его»

К общебеларускому отношению к силовикам добавилось личное. Разочарован, но не удивлен.

Да, в изоляторе я существовал на силе чистой ненависти: когда все это происходило, я представлял, как делаю с ними те же самые вещи или что похуже. И еще пел в камере, это, кстати, очень помогает отключиться от травматического дерьма и почувствовать, что ты все еще человек — рекомендую! Но желать насилия не равно совершать его.

Да, у меня очень много личной ненависти к силовикам. Эти люди преступники, они навредили своему народу, и не важно, били ли они задержанных лично или просто перекладывали бумажки в кабинете, поддерживая систему, которая ничего, кроме насилия, сейчас не производит. Они должны быть наказаны по беларуским законам — тем законам, соблюдения которых мы все ждем.

«А что мы можем сделать? Чего мы добьемся, если уволимся? Как нам семью кормить?». Если бы в стране уволились 90% силовиков, диктатура бы не продержалась и недели.

Существует масса программ финансовой помощи для уволившихся или уволенных за убеждения. Да, спасибо тому надзирателю, который однажды принес мне заживляющую мазь и пеленку для повязки на руку, пока остальные не видели — это был добрый поступок. Но если это все, что белорусские правоохранительные органы могут мне предложить, то нет, это не сторона добра. В конечном счете все, что требуется от силовиков — не быть мудаками.

Я планирую обжаловать штраф и подать жалобы на условия содержания задержанных, плюс мои товарищи взялись сделать отчет в ОБСЕ о насилии силовиков в отношении трансгендерных людей. Не могу заниматься жалобами прямо сейчас, потому что разгребаю проблемы со здоровьем — у меня есть ментальные расстройства, которые обострились после всего этого.