«Мама, я не приеду». Как беларусы переживают смерть близких в вынужденной эмиграции

Анастасия Костюгова: «Я много работала, чтобы не сойти с ума от количества жизненной драмы»

Я уехала 6 сентября 2020 года, когда за мной пришли как за соорганизаторкой женских маршей. Больше я дома не была и родных не видела. Потом 30 июня 2021 года посадили маму, 8 декабря того же года умер мой дедушка, а 7 июня 2022 года — отец.

Весь этот, мягко скажем, непростой период в жизни, начался с ареста мамы. Мы с ней очень близки, а ее будто вырвали из моей жизни. Но она очень сильная, я уверена, она может о себе позаботиться и бодро держится в этой странной тюремной системе.

Первые недели после произошедшего я будто не проживала это все: занималась менеджментом — искала адвоката, организовывала людей, которые могут помочь. Большой проблемой было найти, кто будет заботиться о дедушке, мамином отце.

У дедушки был целый букет заболеваний сильно пожилого человека. Он пережил инфаркт и вернулся к самостоятельной жизни, но некоторая помощь ему была нужна. И вот маму, которая помогала, посадили. Ему помогали друзья, специальные работники.

Самое трагичное в истории с дедом — перед смертью он остался один. То, что умирает сильно пожилой человек, кажется естественным, но как он умер — это тяжело. Он должен был умирать в окружении своих родных и близких.

У отца был рак, последняя стадия, он постепенно угасал. Мы переписывались, он умудрялся шутить. Спрашивал у меня: «Как дела?», я говорила: «Сложно», он переспрашивал: «Но ничего смертельного?» Такой у него был своеобразный юмор. Он уходил не в одиночестве, рядом была его жена (мои родители давно в разводе).

Однажды он мне писал, что ему очень плохо, и, наверное, этой ночью он умрет. Но тогда ничего не произошло, это случилось позже. В день, когда он умер, я была в Польше. А мой отец, композитор и продюсер, провел часть жизни в этой стране, хорошо знал язык, выступал когда-то тут с песнями на радио. Его друг, который сообщил об отце, прислал мне его песню на польском — старая песня, записанная с радио. И вот я еду в такси по Варшаве и включаю эту песню. Такое у меня было с ним прощание. О чем песня, я не очень поняла — польского языка не знаю, но интуитивно — что-то предновогоднее, рождественское, милое. У него все песни про теплые человеческие отношения, про любовь и дружбу.

«Осознала, что случилась беда» и «вы меня не сломаете»

Все эти истории случились одна за одной. Сначала посадили маму, когда до меня только стало «доходить» случившееся — умер дед, потом — отец. Чтобы не сойти с ума при таком количестве жизненной драмы, учитывая вынужденную эмиграцию (для меня это насильственный отрыв от дома), я очень много работала и таким образом отвлекалась. Работала так, что в конце дня были силы только лечь спать, и не думать о случившемся. И так каждый день. Я вообще не поняла, про что был 2021 год, хотя там очень много чего случилось, не только плохого, но и хорошего. Почти не помню, про что была часть 2022 года. Только недавно я поймала себя на этом моменте, начала себя вытаскивать. Осознала, что вообще-то случилась беда. Сказала себе: «Может, мы наконец сядем, и поплачем по этому поводу?»

О дедушке и об отце у меня осталось много светлых воспоминаний. Дед был прекрасным человеком со своеобразным чувством юмора. Есть одно странное воспоминание о нем, но оно меня всегда веселит. Он каждую весну подходил к окну, смотрел на улицу задумчивым взглядом и говорил одно и то же: «Весна летит нам прямо в харю». И мы каждый раз ржали с этого. Всегда знали, что так будет, и каждый раз смеялись. А еще у него была огромная библиотека, тысячи книг.

Отец — тоже очень особенный человек, которому я обязана всей творческой частью моей личности. Он писал песни и стихи, придумывал крутые тексты, знакомил с творческими друзьями. У меня куча детских фото со странных вечеринок в Троицком предместье, когда все там тусовались. Человек с прекрасным чувством юмора, который передал мне флёр творческого разгильдяйства — это помогает мне не грустить и двигаться вперед в сложных ситуациях.

Все случившееся не вызвало у меня чувства вины и добавило своеобразной злости. Это мысли вроде «хрен вы меня этим сломаете, вы не знаете на кого вы напали».

Я написала твит о случившемся, и какой-то пропагандист, по-моему, это был Придыбайло, ретвитнул это и написал что-то вроде: «Это все конечно очень грустно, но нехер было нарушать закон. Покайся, посиди в тюрьме, тогда и на похороны будешь попадать». И я тогда подумала: «Вот ты скотина. У тебя хватает наглости в такой ситуации издеваться». Я запоминаю это все, и это — мой дополнительный повод не останавливаться, потому что эти люди должны заплатить за то, что они делают.

Все, что случилось, меня очень сильно изменило. Моя устойчивость к трудностям выросла, стало понятно, что даже такое я могу пережить. Я ободряю себя мыслями про амплитуду (и это вообще один из главных выводов, к которым я пришла после случившегося) — если человек проживает такого уровня горе, значит, он может прожить и такого же уровня счастье.

Александра: «Мама — мой маленький человек-скала»

Из Беларуси я уехала в августе 2021 года. На несколько месяцев раньше при экстремальных обстоятельствах из Беларуси выехал мой муж. Со всеми простилась относительно легко, у меня тогда были мысли, что уезжаю на полгода-год.

Тяжелей всего мне далось прощание с бабулей. Она прожила непростую жизнь, один ее сын (мой отец) умер в нулевые, второй — эмигрировал в США в девяностые. Ее муж, мой дедушка, умер несколько лет назад. Уезжая, я чувствовала себя виноватой, мой отъезд дался ей тяжело. Оправдываю себя тем, что ей было кому помогать с бытовыми вопросами, но большую часть времени человек был один. Очень старый человек был один.

Мы созванивались с бабулей несколько раз в месяц по видео в вайбере, когда к ней приходили родные. Я слала ей небольшие посылочки и открытки. Осенью собирала ей очередную посылку, но в конце октября мне сообщили, что бабушка умерла. Ее нашел сосед — они давно были знакомы, бабушка никогда не закрывала двери.

Я очень надеюсь, она умерла быстро. Страшно подумать, что чувствовал человек, вот так, лежа на полу, один, и рядом никого. Поехать на похороны к ней я так и не решилась. Подумала, никому не будет легче от того, что я приеду и меня посадят.

Теперь я иногда еще по привычке в магазине присматриваю сладости и открытки, только слать их уже некому.

Сразу после похорон бабушки тяжело заболела моя мама. Было несколько разных больниц и диагнозов, бабушки не стало 27 октября, а через полтора месяца свой 57-й день рождения мама встретила в онкологическом диспансере. Я была настроена оптимистично долгое время, мы разговаривали с мамой, думали, что сейчас будет операция, химиотерапия, в общем — лечение. Но, как оказалось, рак заметили слишком поздно, оперировать маму не стали. И химиотерапию, сказали, она не выдержит. Мы созванивались с ней по видео, мои друзья навещали ее в больнице и слали мне фото. За последний месяц она постарела лет на семь, очень похудела, щеки впали. Она всегда была миниатюрной такой, но при этом очень сильной и упорной — женщина-ледокол. Она умерла в хосписе 22 декабря.

«Я успела извиниться за то, что меня не было рядом»

Сейчас мне остается только пересматривать совместные фото — мы виделись с ней летом в Грузии. Гуляли по Батуми, она впервые за свои годы увидела море. Красивая, она позировала мне на фото: немолодая стильная женщина с короткой стрижкой, в кроссовках, в рубашке хаки и темных очках — я запомню ее такой.

Мой маленький человек-скала, ей было плохо и больно, но она не жаловалась ни на что, даже во время болезни. Ей было тяжело говорить, поэтому в последние дни мы практически не разговаривали. Я успела извиниться перед ней за то, что меня не было рядом, когда нужно было, и очень надеюсь, что она меня простила. Не хочется какого-то лишнего пафоса, но мама всегда была за правду, и понимала, почему я уехала из страны.

Зоя: «Калі мы развітваліся, я падумала, што больш мы не пабачымся»

Я не збіралася з’язджаць з Беларусі, пакуль да мяне не прыйшлі з вобшукам. Тое, што зараз адбываецца з Ларысай Шчыраковай — гэта мой галоўны страх. Я ўвесь час баялася, што можа пачацца ціск праз майго сына, і менавіта таму з’язджала.

Мая маці жыла з намі, яна была ўжо ва ўзросце, нарадзілася ў 1948 годзе.

І вось 19 ліпеня 2021 года быў вобшук, 20-га — мой дзень народзінаў, а 21-га мы ўжо выехалі з Беларусі.

Мая маці не сказала мне нічога на развітанне. Але, калі мы развітваліся, я чамусьці падумала, што мы больш ніколі з ей не пабачымся. Так і выйшла.

Не, мы канечне звязваліся па відэасувязі. Аднойчы яна спытала мяне: «А калі ты прыедзеш?» А я ёй адказала: «Мама, я не прыеду». У мяне былі думкі пра тое, што калісьці мы зможам вяртацца, што пасля рэпрэсій будзе адліга. Але пасля поўнамаштабага ўварвання расейскіх войск ва Украіну такіх ілюзій зусім не засталося.

Маці не стала праз чатыры месяцы пасля нашага ад’езду і я прыняла вырашэнне не ехаць у Беларусь на пахаванне. Гэта небяспечна, і мне страшна падумаць, як бы цяжка было б маім блізкім, калі б мяне там затрымалі.

Губляць чалавека заўжды балюча, але гэты нерв зусім аголены, калі ты губляеш яго на вялікай адлегласці. Не можаш па-нармальнаму развітацца, сустрэцца з блізкімі, якія сабраліся на абрадзе пахавання. Гэтыя абрады нездарма прыдуманыя: каб лягчэй было гэта перажыць, каб зрабіць гэта разам, каб мы па-сапраўднаму развіталіся з чалавекам і адпусцілі яго. Калі дзелішся горам з кімсьці, ты не перакладаеш яго на іншага чалавека, але ў цябе гэтага гора быццам бы становіцца менш.

«Жывеш далей з новай пустатой»

Добра канцэнтравацца на тым, што чалавек паспеў зрабіць пры жыцці, на ўспамінах. У маёй маці было цяжкае жыццё. Мы сутыкнуліся з дзяржаўнай машынай ячшэ ў маім дзяцінстве, дзяржава адбірала ў нас дом. Яна была працавітай, адказнай, была добрым, прыемным чалавекам.

Мне вельмі шкада, што яе не стала так хутка пасля таго, як мы выехалі. Першыя дні пасля смерці маці я жыла як робат, на аўтамаце. Не ўсведамляла таго, што адбылося. Рабіла неабходныя справы, званіла блізкім. Асэнсаванне прыйшло пазней. Быццам бы сама сабе паставіла нейкі блок на ўсе гэтыя пачуцці на некаторы час. Потым эмоцыі, слёзы, смутак — гэта ўсё ўзяло сваё. А пасля гэтага жыццё неяк наладжваецца, і ты жывеш далей, толькі з гэтай, новай пустатой.

У мяне ўзнікла моцнае пачуццё перад сястрой, яна засталася з гэтым горам сам-насам, і мяне не было побач у цяжкі момант. Мы абедзве страцілі нашу маму, а я нават не магла яе абняць. Канечне, сястры не прыйшло б у галаву мяне вінаваціць, яна добра разумее, чаму мне прыйшлося з’ехаць. Але ад гэтага не лягчэй.

На сабе адчула і магу сказаць дакладна — з гэтым пачуццём абавязкова трэба працаваць. Пачуццё віны зжырае, і калі сваечасова не прысці ў сябе, не спыніць гэтае пачуццё, то можна з адным попелам унутры застацца. У мяне быў такі перыяд. Гэта цяжка, я нават некаторы час не магла выходзіць з дому з-за гэтага. Мне дапамагло памятаць пра тое, што не на ўсё ў гэтым жыцці мы можам уплываць, як бы нам таго ні хацелася.

Дарэчы аб гэтым, пра тое, на што мы не ўплываем. Сястра замаўляла маме помнік. Могілкі у нас у Маладзечанскім раёне — там пахаваны мой дзед, бабуля, дзядзька, тата. І тату мы паставілі помнік на беларускай мове. Я гэтым не займаюся, і няёмка было сястры сказаць, што хацелася, каб і ў мамы надпіс быў па-беларуску. І вось яна мне піша, што ёсць ужо эскіз помніка. Мне ад пачатку страшна было глядзець на яго, а потым адчыняю — а ён па-беларуску. Я нічога не казала сястры, але яна быццам адчула мае хваляванні.